Анджей Юлиуш САРВА
Шепоты и тени (4)
Призраки
Тетя
Юзефа возвратилась из вояжа, но жизнь
так и не вошла в свое прежнее спокойное
русло. Тетя вернулась домой сильно
взбудораженной, поскольку в Варшаве
она столкнулась с новым веянием моды,
или как иначе это можно назвать? Ее
пригласили принять участие в спиритическом
сеансе. Впечатление, которое этот сеанс
произвел на нее, было столь велико, что
она уже после первого опыта стала горячей
сторонницей контактов живых с духами,
явившимися с того света. В Сандомир она
возвращалась пропагандисткой и
миссионеркой этой новой чудаческой
и пробирающий до дрожи религии сестер
Фокс, Аллана Кардека и Уильяма Крукса,
религии ученых и шарлатанов, аристократов
и военных, лакеев и горничных.
На
спиритизме Европа сошла с ума, весь мир
сошел с ума, и в конце концов это
безумие добралось до Польши. Вращающиеся
столики, стуки, призраки, эктоплазма,
автоматическое письмо, — всё это можно
было встретить и в аристократических
салонах, и в сельских хатах, крытых
стерней, и в мещанских домах отдаленных
предместий, пахнущих кислой капустой
и дешевой водкой.
Тетя
металась, как угорелая, бегала по
знакомым, приглашая их на первый сеанс,
который хотела организовать в ближайший
субботний вечер. Признаюсь, что изначально
и мне передалось ее возбуждение, но
вскоре я охладел, и осталось только
обыкновенные любопытство.
Однако,
как нетрудно догадаться, на первый
сандомирский сеанс прибыло множество
гостей. Были это в основном дамы, а из
господ только двое — магистратский
урядник пан Вояжевский и русский
капитан Андрей Федорович Гричихин —
статный бригадный офицер пограничной
службы.
Гостиная
в нашем доме была убрана празднично и
таинственно. Темная драпировка закрывала
оконные проемы и декорировала стены.
Посреди зала стоял массивный круглый
дубовый стол, а вокруг него — двенадцать
стульев для участников сеанса.
Ровно
в девять вечера всё общество уселось
вокруг стола. Я тоже удостоился этой
части. Только моя мама отказалась. Она
нашла себе место немного в стороне,
рядом с окном, намереваясь лишь наблюдать
за тем, что будет происходить.
В
гостиной горела одна-единственная свеча
и царил таинственный полумрак, почти
темнота. Мы взяли друг друга за руки,
образуя круг, а тетка, словно верховная
жрица, начала взывать к духам, чтобы они
объявили о своем присутствии. Однако
несмотря на многократные призывы, ничего
не происходило. Наконец тетя, изрядно
расстроившись, разорвала магический
круг из сплетенных рук и сказала:
— Это
невозможно! Это просто невозможно! Я
всё делаю, как надлежит, но ничего не
происходит. Что-то, или скорее кто-то,
этому наверняка мешает.
Она
внимательно посмотрела на каждого из
участников сеанса, однако ничего
подозрительного в нас не нашла. Наконец
она взглянула на мою мать и, буквально
сверля ее взглядом, спросила:
— А
ты что делаешь, Элиза?
Мама
подняла глаза, обратив на тетю невинный
взор, и показала четки, с которыми она
тихо читала молитву.
— Ах
так! Выйди, выйди отсюда немедленно! Ты
испортила ауру! — тетя почти вытолкнула
маму за дверь, а потом довольно долго
пыталась успокоить эмоции.
Сеанс
вызова духа вновь начался, и наконец
все почувствовали прилетевшее неизвестно
откуда таинственное дуновение, значительно
понизившее температуру. Всего за
несколько минут сделалось невыносимо
холодно, так что с уст собравшихся в
салоне даже слетали облачка пара. Через
некоторое время, однако, вновь потеплело,
и помещение наполнили чудесные ароматы
кадила, амбре, мяты, цветов померанца.
Затем появились менее приятные, но
сильно дурманящие запахи опиума, полыни,
цветущий бирючины и болотных трав.
Наконец мы почувствовали прикосновение
невидимых рук и заметили светящиеся
блики. По воздуху поплыли шарообразные,
эллиптические, а порой и бесформенные
сгустки света. Из углов и с потолка
донеслись какие-то вздохи и шепоты.
Когда же наконец произошла частичная
материализация призрака, в котором одна
из дам узнала своего давно умершего
мужа, успех сеанса был полным. Это был
триумф тети.
И
тогда господа, не удовлетворившись
исключительно наблюдением самих
призраков и их частичной материализации,
решили попробовать установить такой
контакт с потусторонним миром, чтобы
узнать что-либо конкретное.
И
тогда возник спор о том, как можно
проверить знание и правдивость этих
сущностей нематериального измерения.
В итоге все пришли к единому мнению,
что для этого достаточно провести
несложный опыт: пусть в начале каждая
заинтересованная особа спросит дату
своего рождения, так чтобы дух
последовательно отстучал день и месяц.
Первым спрашивал капитан Гричихин. Он
задал вопрос, и какое-то время ничего
не происходило. И вдруг откуда-то, будто
бы из глубины пола донеслось сначала
тихое царапанье, а потом один быстрый
удар, перерыв и четыре быстрых удара,
затем длительный перерыв и пять быстрых
ударов. Капитан был удивлен.
—
Да это правда.
Четырнадцатого мая.
—
После него пришла
моя очередь. Закрыв глаза, я направил
мысленный приказ, шепча при этом почти
беззвучно к этому нечто, казавшемуся
мне проявлением какого-то нечеловеческого
разума: «Если ты действительно не простая
случайность, если ты действительно
некий разум, то отстучи на один день и
на один месяц больше нужной даты». И я
стал напряженно ждать ответа из загробного
мира.
И
вновь откуда-то, будто бы из глубины,
раздалось сначала тихое царапанье,
после чего последовали один быстрый
удар, перерыв и три быстрых удара, затем
длинный перерыв и пять быстрых ударов.
До
духа не только дошла моя просьба, заданная
мысленно, — он ее исполнил: вместо 12
апреля он выстучал 13 мая. Теперь я был
уверен, что это не обман, не забава
скучающих пожилых дам, которые, дабы
развлечься и убить тоску, потихоньку
отстукивают носком туфли по полу ответы.
Все было по-настоящему. Это меня
заинтриговало. Мне сразу захотелось
установить некий более глубокий контакт
с той неведомой сущностью, но, взглянув
на участников сеанса, я осознал, что с
этими людьми подобное не получится. Им
вполне хватило того, что они испытали,
— прикосновения и запахов, весточки из
загробного мира от умерших родителей
и супругов, немного эмоций и румянца на
лице от возбуждения и осознания
причастности к чему-то запретному,
осуждаемому, дурному, грешному. Я поднял
голову от стола, и мой взгляд на мгновение
встретился со взглядом капитана. Я
понял, что он думает так же, как я.
Сеанс
понемногу подходил к концу. Общество
стало расходиться по домам. Я вышел во
двор. ночь была теплой, луна мерцала
серебряным светом, а воздух был наполнен
терпким холодным ароматом цветов и
трав, покрытых росой. Капитан, попрощавшись
со всеми, в конце подошел ко мне и, пожимая
мне с пониманием руку, сказал приглушенным
голосом:
— Послушай,
парень, — начал он по-русски, а потом
перешел на ломаный польский язык с
сильным московским акцентом, — то, что
мы тут с тобой видели, интересно, очень
интересно, но я ожидал чего-то большего.
Я смотрел на тебя и видел твое разочарование.
Если хочешь, мы еще когда-нибудь
встретимся. У нас с тобой очень много
общего. Я тебе расскажу такие вещи, такие
дела, от которых у тебя голова пойдет
кругом. А если захочешь, я тебе покажу
кое-что... Так что? Зайдешь на мою квартиру?
— и он просверлил меня своим горящим
взглядом.
Его
слова меня заинтриговали, и я с готовностью
кивнул головой в знак согласия.
—
Да, я приду...
* * *
Мне
не удалось отдохнуть в ту ночь, потому
что она выдалась душной и шумной.
Откуда-то с Вислы, с прибрежных зарослей
доносились птичьи голоса, не дававшие
мне спать. Я просто дремал, то и дело
проваливаясь в омут сна, но тут же
просыпался от того, что мне казалось,
будто какие-то невидимые пальцы трогают
мое лицо и волосы. К утру же со мной
случился ужасный приступ духоты. Всё
мое тело покрылось липким потом, и я
сорвал с себя ночную рубашку, чтобы
хоть как-то охладиться. Однако это не
сильно помогло. Я открыл настежь окно
и голый высунулся во двор, жадно втягивая
в легкие уже остывающей воздух серых
предрассветных сумерек. Тщетно, духота
на проходила, и я уже не знал, что
делать, как остудиться. Единственным,
что еще можно было с себя снять, был
чудотворный медальон, висящий на шее
на толстой серебряной цепочке, — его я
получил в подарок от крестной матери в
день первого причастия. Я понимал, что
это глупо и нерационально, тем не менее,
я нервно стащил цепочку через голову,
едва ее не порвав, и положил сбоку на
парапете. И почти в ту же самую секунду
духота, пот и жар отступили, растворились,
исчезли. Я вздохнул с облегчением. Спать
я ложиться не стал, смысла уже не было.
Над городом занимался рассвет воскресного
утра. Накинув на себя одежду, я сел у
окна, задумавшись, не пойти ли на самое
раннее богослужение, что в соборе
Святого Духа начиналась в шесть утра.
Перед мессой я решил еще немного пройтись,
потому что в голове роилось много
разнообразных мыслей. Мне хотелось их
как-то упорядочить. События последних
дней представлялись мне чем-то нереальным,
а ведь они не были таковыми. Ведь то,
чему я стал свидетелем, происходило на
самом деле.
Случайно
ли?
Я
скорее интуитивно почувствовал, нежели
проследил разумом невидимые на первый
взгляд связи между событиями. В их череде
была определенная логика. В голове
мелькнула мысль, что происходившее
должно в итоге меня — именно меня, а не
кого-то другого — привести к чему-то.
Только к чему и зачем?
* * *
Я
встал напротив собора Святого Духа,
встроенного в здание старого, возведенного
еще в средние века госпиталя. Поднял
глаза наверх, на классический фасад
храма, я увидел треугольник со Всевидящим
Оком, а ниже — огромные прямые черные
буквы надписи: ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ.
Непонятная дрожь пробежала у меня по
спине. Внезапный холод охватил всё мое
тело, и я вздрогнул. Улица была полна
сквозняков, долетающих с Вислы, поэтому
я ускорил шаг. Я решительно толкнул
тяжелые дубовые двери, к которым были
симметрично прикреплены два двойных
двенадцатиконечных креста.
Мрачное
пространство этого древнего небольшого
костела наполнял удивительно сладкий
и очень сильный запах белых лилий,
которыми были обильно украшены все
алтари. Великолепные букеты цветов в
огромных вазах из толстого стекла также
стояли на полу по обе стороны от большого
алтаря.
Я
подошел к балюстраде, отделявшей алтарную
часть от остальной части пресвитерия,
склонил голову, преклонил колено перед
Sanctissimum1
и направился в ризницу. Ксендз, высохший
старик с руками и лицом цвета пергамента,
но с веселыми, хотя и блеклыми глазами,
ответил на мое приветствие поклоном
головы. Я помог ему одеться на мессу, по
очереди подавая ему нарамник, альбу,
пояс, украп, стихарь и манипул, а он
каждую часть своего литургического
одеяния брал с почтением и, произнося
шепотом латинские молитвы, надевал на
себя. Сестра милосердия беззвучно вышла
из ризницы, неся гасильник на длинной
бамбуковой палке с уже горящим конусом,
чтобы зажечь свечи на большом алтаре,
у которого только по воскресеньям
проводились богослужения. Монахиня
вернулась через пару минут.
—
Поспеши, — и сказала
она мне. — Сейчас будет шесть.
Кивнув
головой, я быстро натянул на себя свежий,
сильно накрахмаленный стихарь. Потемневшие
от старости настенные часы в корпусе
из красного дерева, немного скрипя
уставший пружиной, пробили шесть часов.
Я непроизвольно взглянул на прямоугольную
табличку, прикрепленную к стене рядом
с небольшим алтарем, расположенным в
ризнице, на которой черными прямыми
буквами на белом фоне было написано:
«Тише! Господь близко».
—
Идем, — шепнул
ксендз.
Я
двинулся вперед, неся служебник на левой
руке, и у входа в пресвитерий правой
рукой потянул за ручку звонка, что висел
возле ниши. Пронзительный звон объявил
собравшимся, что сейчас начинается
священная жертва.
Ксендз
поставил священные чаши, покрытые
тканью, на алтарь, а я поместил служебник
на поставку. Начались молитвы у подножия
алтаря. Ксендз склонился и произнес
первые слова 42 псалма:
—
Iudica me, Deus... — Суди
меня, Боже...
Однако
прежде, чем он закончил начатую фразу,
поспешно, каким-то не своим, плачущим
голосом я выдал из себя:
—
Deus... Deus... quare me
repulisti, et quare tristis incedo, dum affligit me inimicus? —
Боже... Боже... Почему ты оставил меня?
Почему я хожу в печали, преследуемый
врагом?
И
в тот же миг страшная духота, еще сильнее
той, что я испытал перед рассветом, как
кладбищенский мраморный камень,
навалилась мне на грудь. Я с трудом
перехватил дыхание, почти захлебываясь
им. Я захрипел, глаза вылезли из орбит.
Я почувствовал, как пот стекает по лбу,
спине, груди. Голова горела невыносимым
жаром. Сердце то безумно стучало, то
неровно трепетало за грудиной. Позабыв,
где я, кто я и какую функцию исполняю, я
поднялся с колен и в несколько прыжков
выскочил во двор госпиталя. Вскоре за
мной прибежала сестра милосердия.
— Что
с тобой, Стась? Что с тобой? — она смотрела
на меня со страхом и тревогой.
Как
только я выбежал из собора, у меня сразу
всё прошло. Я сидел, немного ошеломленный
тем, что испытал, совершенно не понимая,
что случилось. Мне стало так глупо, когда
я посмотрел на озабоченное, но в большей
степени испуганное лицо монахини.
— Посиди
здесь. Успокойся, отдохни. Я принесу
тебе воды.
— Не
нужно, сестра, не нужно...
— Почему не нужно!
Нужно! Выпьешь немного — и придешь в
себя. Может, это сердце? Но ты еще молодой.
Откуда тут сердце... Я не знаю, не знаю...
Сестра
убежала и вернулась через несколько
минут. Она подала мне полную жестяную
кружку-«получетвертушку» холодной
воды. Я пил долго, медленно процеживая
сквозь зубы. Женщина стояла, заботливо
глядя на меня. По-видимому, в моем лице
она заметила нечто подозрительное. В
ее глазах мелькнул зарождающийся страх.
— Будет
лучше, если ты вернешься домой, — сказала
она. — Ты болен, явно болен. Не будет
греха, если ты уйдешь с сегодняшней
мессы.
Да...
Я пойду уже. Спасибо за воду... за
беспокойство...
—
Может, тебя проводить?
— спросила монахиня.
—
Нет, нет. Я уже
чувствую себя лучше. Уже совсем хорошо.
Я пойду.
— С
Богом!
Я
промолчал. Вжав голову в плечи, я поспешно
пересек больничный двор и через маленькую
калитку в стене вышел на улицу. Только
здесь я смог набрать полные легкие
воздуха. Я приходил в себя. Прежде чем
я добрался до дома, я мое самочувствие
окончательно пришло в норму. И настроение
вернулось.
С
порога я крикнул:
— Мамочка!
Завтрак готов?
— Готов,
сынок, — услышал я в ответ.
Я
уплетал вкусный хлеб с толстым слоем
масла и сочной копченой вырезкой. Я пил
теплый, дышащий паром, испускающий
чудесный аромат кофе с молоком и сахаром.
—
Ты уже был в костеле?
—
Да, был, мамочка.
—
А что ты так рано
вернулся?
—
Ну, как-то так... —
пробормотал я.
Мама
больше не спрашивала.
— Тогда
я уже выхожу. Пойду сегодня в кафедральный
собор к девяти.
Я
сидел сытый, раздумывая, что делать в
оставшуюся часть дня. Мне совсем не
хотелось шататься в компании знакомых
парней по городу. Мне хотелось побыть
одному, и тогда я вспомнил, что давно не
был на Халупках. Пойду туда, поговорю
со знакомыми, вернусь как раз к обеду.
Перевод с польского М.В. Ковальковой
__________________________________________
1Святая
святых — Тело Христово, которое хранится
в дарохранительнице и используется
для причащения.
ПОКУПКА:
Copyright © 2017 Andrzej Juliusz Sarwa
All rights reserved.