ШЕПОТЫ И ТЕНИ (7)

Анджей Юлиуш САРВА

Шепоты и тени (7)

Андрей Федорович Гричихин

Утро, как это часто бывает летом, выдалось немного прохладным, чтобы затем перейти в день, раскаленный добела полуденным жаром, льющимся с величественного солнечного диска в зените. После вечернего рассказа тети и последовавшего за ним ночного кошмара, который в итоге я счел всего лишь неприятной галлюцинацией, я чувствовал себя как-то неуютно. А то, что сказал мне призрак, так глубоко запало мне в память, что я никак не мог избавиться от этих слов.

Я умылся холодной водой, съел быстрый завтрак, оделся и, как в последнее время я делал почти каждое утро, сбежал по склону Завойского холма к Халупкам. Я шел посередине пыльной дороги, а из открытых дверей пахло кипяченым молоком, утренним борщом и жареным хлебом (впрочем, это только у самых зажиточных, кому средств хватало и на хлеб, и на смалец).

В одну из таких дверей входил, сильно покачиваясь, какой-то высокий крепкий мужик. Заметив его, низенькая, худенькая женщина в латаной бумазейной юбке и ситцевой блузке подбежала со скалкой в руке:

— Бродяга ты, бродяга! — закричала она писклявым голосом и принялась бить мужика наотмашь, куда попало, этой скалкой. — Гляди ж ты! Детям есть нечего, а ты опять наклюкался!

Тот неловко прикрывался руками и ворчал:

— Ах ты, охальница! Колотовка! Ты ж мне сейчас зубы повыбивашь. Чегой-то сразу бродяга? Так уж и бродяга... А где я бродяжу? Вот выпил человек малость, на пару часов расслабился — и сразу уж бродяга.

Однако он был явно слишком измучен пьянством и бессонной ночью, и ему едва хватало сил отбиваться от бабы, как от настырной мухи. Был бы он чуть сильнее и трезвее, наверняка бы ей врезал так, что она пополам бы сложилась. Она же осознавала свое превосходство и рьяно, с явной радостью им пользовалась.

Я усмехнулся, хотя, так по правде, повода для смеха не было. Постепенно я углубился в тенистый овраг, ведущий меня прямо к Розальке, на луг, где она пасла корову. В конце оврага широко разлилась лужа, еще не высохшая после позавчерашнего дождя. Ее топкие берега облепили тысячи бабочек и мотыльков; другие же, те, кому не нашлось места, порхали над лужей, стремясь присесть и всосать в себя немного влаги, пытались протиснуться между счастливчиками, что, выпустив гибкие хоботки, пили капельки, сверкающие на поверхности почвы. И где-то в этой клубящийся туче белых крылышек заблудился одинокий голубой мотылек.

Обогнув лужу и распугав при этом бабочек, я пересек наискосок луг, поросший короткой густой травой и усеянный то здесь, то там белыми головками маргариток. Ближе к берегам ручейка, который, тихо журча, извивался у края этого луга, росли кустики золотистых лютиков и водяного перца. По другую сторону в сухом месте, на легком возвышении были видны заросли цветущего пурпурного чертополоха, пучки белокудренника и серебристо-серые метелки полыни, покрытые перистыми листьями. От этих растений, разогретых августовским солнцем, расходился по округе характерный сильный горько-бальзамический запах.

Солнце припекало мне спину, но нежное, едва заметное дуновение теплого ветерка приятно ласкало лицо. Вдруг я почувствовал, как по спине у меня пробежала холодная дрожь. Боковым зрением я отметил, или по крайней мере мне так показалось, промелькнувший украдкой сутулый, полусогнутый силуэт. Он никоим образом не походил на тень, это скорее напоминало набросок художника с нечеткими размытыми контурами. Холод встряхнул меня, я внезапно остановился и внимательно осмотрелся вокруг, но никого не заметил. Пчелы, жужжа и позванивая, кружили роем в белокудреннике, а воробьи яростно спорили на ветвях раскидистых ив, зависших над руслом ручейка.

Немного дальше, у подножия лысого обрыва желтой лессовой стены на разложенном на траве переднике, прячась в тени, сидела Розалька. Корова спокойно паслась в паре шагов от нее. При виде девушки сердце забилось сильнее, и я ускорил шаг. Розалька заметила меня, но, в отличие от всех предыдущих наших встреч, не проявила радости при моем появлении. Я подошел к ней и протянул руки:

— Розалька!

Она пожала плечами, не скрывая написанного на ее лице неудовольствия.

— Оставь меня, — буркнула она.

— Розалька, что случилось? Почему ты такая? Что я тебе плохого сделал?

Она вновь пожала плечами. Не сдаваясь, я захотел ее обнять и прижать, но она решительным движением отодвинула мои руки.

— Оставь меня. Я хвораю уже несколько дней.

— А что с тобой? Ты раньше мне ничего не говорила.

— Не говорила. Я просто думала, что чем-то отравилась. И у меня всё пройдет. Но не проходит. А я всё хуже себя чувствую. С утра до ночи я как-то странно устаю, и голова у меня кружится. Раз мне хочется плакать, а раз смеяться. О тебе я думаю не так, чем прежде. Иногда мне тебя не хватает, когда тебя нет со мной, а в другой раз я хотела бы, чтобы ты уже больше никогда не приходил. Ну и боюсь, что эта болезнь со мной приключилась...

Испуганный я воскликнул:

— Какая болезнь? О чем ты говоришь, Розалька?

— Так умерших от которой на Четверге хоронят.

Я почувствовал, как у меня проступил холодный пот и подкашиваются ноги.

— Почему ты так думаешь, Розалька?

— Потому что уже пару дней это, и стыдно мне тебе об этом говорить.

— Эй, ну какой там стыд, ведь мы же знаем друг друга с детства. Говори быстро, а то я с ума сойду.

— Ну я тебе уже всё сказала. Каждое утро и каждый вечер мне становится дурно. Чего-то у меня и рвота, и груди сделались какие-то набухшие и болезненные.

— А чистит тебя тоже?

— Нет, не чистит, этого еще не хватало.

— И сколько дней у тебя это недомогание.

— Не знаю точно, но будет уже, наверное, больше недели.

— Ай, Розалька! Ну ты и страха на меня нагнала. Это не холера. Если бы это была холера, тебя бы уже в живых не было. Это должно быть что-то другое. Скорее всего, так, как ты думала. Отравилась чем-то несвежим. Тебе стоит еще два-три дня попоститься, и увидишь, что всё пройдет.

— А что ты думаешь, что я обжираюсь? Только корочку хлеба и немного воды, потому что есть тоже не могу. Я уже довольно напостилась — и ничего.

— Я говорю тебе, еще два-три дня, и...

Мне не удалось закончить фразу, потому что Розалька вскочила на ноги и, отвесив мне сильный тумак, заорала:

— Знаешь что, иди-ка ты отсюда! Ты только меня разозлил.

— Но... — я пытался защищаться, но она не дала мне уже сказать ни слова. Она подняла с земли передник, взяла поводок, к которому была привязана корова, и, ударив ее слегка ивовой веткой по заду, погнала дальше, не оглядываясь уже на меня и ничего не говоря, всхлипывая только тихо и верхом ладони отирая себе глаза.

Я тогда постоял еще пару минут, глядя на удаляющуюся девушку. В конце концов я все-таки махнул рукой, собрался и двинулся назад, в сторону города.

* * *

Я был зол, и было мне грустно, потому что я ведь ничего такого не сказал и не сделал, чтобы это оправдывало поведение Розальки, ее капризы. Я подумал, однако, что когда у нее болезнь пройдет, то и настроение улучшится. Я шел так шаг за шагом по тенистому оврагу, задумавшись, что теперь буду делать, как вдруг за спиной услышал топот конских копыт. Я отступил с середины дороги на обочину, одновременно оглянувшись. Я заметил знакомую фигуру — шагом ко мне приближался капитан Андрей Федорович Гричихин, с которым я познакомился на сеансе у тети. Сначала он помахал мне рукой, а потом приложил ее к козырьку, приветствуя меня по-военному:

— Здравствуй, парень. Куда ты идешь?

— А, здравствуйте, — ответил я вежливо, — В город.

— Так пошли вместе, — офицер перешел на польский, которым он владел всё лучше. — А может, сядешь за мной? Быстрее бы добрались.

Однако он быстро сориентировался в неуместности этого предложения и засмеялся:

— Уж я бы тебе услужил. Тебе же нельзя публично афишировать себя вместе с врагом.

Я натужно улыбнулся и ничего на это не ответил, надеясь, что он пришпорит коня и поедет быстрее, а меня оставит в покое. Однако мой товарищ не отступал. По его лицу было видно, что ему скучно и он бы хотел с кем-то поболтать.

— Что это ты такой грустный и неразговорчивый кавалер? — спросил он.

— А вы что, всегда радостный? — я пожал плечами и скривился.

— О! Я уже понимаю, в чем причина твоего дурного настроения. Пустой карман, и копейка в нем не звенит. Я правду говорю?

— Как раз нет. У меня есть деньги.

— Ну раз не деньги,-тогда не может быть ничего другого, только девушка, — усмехнулся он триумфально. — Ну, не будь таким букой, скажи, я прав?

— Ну да, правы, — неохотно подтвердил я.

— А что, другого себе нашла?

— Нет, не в этом дело. Она не в настроении. Болеет. Нет настроения.

— Болеет, говоришь? Известная отговорка. Не переживай. Не она одна на этом свете, — сказал он и презрительно махнул рукой.

— Вы не правы, запротестовал я. — Другой такой, как она, нет.

— И кто же это чудо? Как ее зовут?

— Розалька.

— А где она живет? — капитан докучал мне и дальше вопросами. Понимая, что мне от него не отвязаться, я сдался и вступил в беседу.

— Да здесь, на Халупках.

— На Халупках? А кто же она?

— Обычная девушка. Местная.

— Местная? — офицер чрезвычайно удивился. — Так она бедняжка! Крестьянка или того хуже. А ты же дворянин. Или как это там по-вашему? Шляхтич! Как же это так? Ничего из этой любви и не выйдет. Поиграешь немножко и пойдешь в другую сторону. А ее оставишь при своих. Найдет она себе какого-нибудь мужа, а ты другую девушку. Женишься на ней. Будут у тебя дети, тоже дворяне. Забудешь.

— Нет, я никогда ее не забуду.

— Ты молод. Горячая голова, горячее сердце, быстрые слова. Поживешь, и другая картина мира у тебя сложится. Жизнь — это не сказка. Жизнь — это суровая реальность. Да, наша природа сложнее, чем нам хотелось бы признать.

Я на него зло посмотрел.

— Ну-ну, парень, спокойно. Я знаю, что говорю. Ответь на один вопрос. Только искренне.

— На какой еще вопрос мне нужно отвечать?

— Положа руку на сердце, ты женишься на ней? Ну? Женишься?

Я не ожидал, что он так открыто поставит вопрос и растерялся, потому что, собственно, ни о чем таком я вообще не думал. Поэтому ему ничего на это не ответил.

— Сам видишь. Молодость — прекрасная вещь, пока с настоящей жизнью не сталкивается. Развлекайся, пока можешь. А что будет, не думай. На размышление еще много времени у тебя будет до глубокой старости.

— Вы подлый и циничный, Андрей Федорович!

— А, да, — согласился он со мной. — Я такой, потому что тоже жизнь мне уже свой счет предъявила. А ты только в нее вступаешь. А собственно, я не циничен, а мудрость имею. И иное, нежели у тебя, видение мира. И потребности другие, и желания тоже.

— И как вас это жизнь покусала, словно ядовитая змея какая-то, что вы так разочаровались.

— Это не то, что ты думаешь. Конечно, может быть, чуть-чуть и покусала. Ну и некоторые тайны я узнал, мудрость приобрел, как я уже сказал, благодаря чему на жизнь смотрю немного отстранено. То, что для других важно и ценно, мне кажется только смешным. Моя мера выше, чем заработанный мешок рублей, хозяйственная жена и свора детей.

Заинтриговали меня эти его таинственные слова.

— А расскажите больше. Это интересно.

— Заходи ко мне на квартиру, больше услышишь. А сейчас не место и не время для этого. Так что, зайдешь?

— Я уже как-то обещал. Надо бы слово сдержать. Потому хорошо, зайду.

— Так не откладывай визит. Может, сегодня вечером. Ты знаешь, где у меня квартира?

— Знаю. Хорошо, пусть будет сегодня вечером.

— В восемь?

— В восемь.

— А мама не будет против? Или эта пожилая особа?...

— Нет, они уже относятся ко мне как взрослому. У меня много свободы, доверяют мне.

— Тогда хорошо.

* * *

Капитан в форменных брюках, домашней куртке и расстегнутой полотняной рубашке без воротника сидел на софе. Я расположился напротив на не слишком удобном плюшевым кресле, немного глубоком для человека моей комплекции, в которое я то и дело проваливался почти по плечи. Капитан в левой руке держал зажженную ароматную сигару и время от времени элегантно жестикулировал ею. В правой руке у него была рюмка, наполовину наполненная араком. Передо мной же стояла чашка с чаем и блюдечко с ежевичным вареньем.

— Где-то два года тому назад мой полк расположился в одном маленьком городишке в Тобольской губернии. Мы, офицеры, там очень скучали и поэтому всячески искали способ убить эту тоску. Одни играли в карты, другие напивались, как только предоставлялась такая возможность, а третьи устроили охоту на женщин. К этим последним принадлежал и я. Это был своего рода вид спорта. Мы даже делали ставки, кто какую девушку быстрее соблазнит. А один раз я познакомился с девушкой, которую звали Ольгой. Какая это была красавица! Не такая, как все, какая-то серьезная, задумчивая. Она заставляла меня робеть, но от этого становилась для меня большим вызовом, чем все остальные девицы, вместе взятые, которых я до сей поры соблазнил. И я не отваживался ее штурмовать. Я стал за ней ухаживать. И я сам не заметил, как не она в мои, а я в ее сети попался.

Я уже оставил идею ей овладеть, но я готов был на ней жениться, хотя она была всего лишь купеческой дочерью. Я собирался с силами чтобы сделать ей предложение, только до этого не дошло. Когда однажды жарким днем мы в саду ее отца пили лимонад, она посмотрела глубоко мне в глаза и как-то серьезно, так, что меня аж дрожь пробрала, произнесла: «Я знаю, чего бы ты хотел, но твоей женой я не стану. Если бы я стала ею, то ты не смог бы овладеть мною. А я знаю, что ты так сильно этого хочешь. Впрочем, и я тоже». Когда же я спросил, почему так, ведь сказанное ею звучало как-то странно и непонятно для меня, она ответила, что понять смысл ее слов я смогу, если поговорю сначала с неким благочестивым старцем, и спросила, желаю ли я этого. Заинтригованный, я согласился. Тогда она взяла с меня клятву сохранить в тайне всё, что с этого момента я узнаю. Я охотно поклялся, ведь я так в нее влюбился, что даже дьяволу душу отдал бы, только бы она стала моей.

Он помолчал с минуту, после чего серьезным голосом продолжил:

— Если ты, парень, хочешь услышать продолжение этого рассказа, ты также должен мне поклясться, что не выдашь никому то, что сейчас узнаешь.

Сказав это, он вопросительно на меня посмотрел. Нетрудно догадаться, как сильно он меня заинтересовал, поэтому я охотно кивнул головой, однако он настаивал, чтобы я дал настоящую клятву. Когда я наконец уступил и исполнил это требование, он продолжил рассказ:

— Прошло не более двух-трех дней, и Ольга тайно увезла меня далеко от города, где на окраине какой-то деревушки, в маленькой хижине жил старец. Ничем особенным, судя по внешнему виду, он не отличался. Его лицо, аскетичное и худое, обрамляла длинная седая борода. Взгляд же у него был необычайно умный, хотя в его глазах время от времени блестело что-то опасное и сумасшедшее.

Ольга упала перед ним на колени и поцеловала ему руки. Старец приказал ей подняться, а затем велел нам обоим сесть на какие-то искусно вырезанные табуретки, стоящие у широкого дубового стола, после чего замолчал, повесив голову на грудь. Внезапно он вскинулся, как конь в упряжке, поднялся со стула, наклонился вперед, надавил руками на мои плечи и впился в меня своими глазищами. Он буквально сверлил меня взглядом. Я почувствовал себя как-то неуютно, а потом меня и вовсе охватил страх. Не знаю, как долго это продолжалось, секунды или минуты, а может, часы, потому что я потерял счет времени. Я чувствовал только, как он вгрызается мне в душу, как скрипит зубами, как откусывает кусок за куском. Наконец он отодвинулся от меня и сказал: «Значит, ты хочешь быть подле Ольги?» «Не подле Ольги, а с Ольгой». «Пусть будет так. Но для того, чтобы с ней быть, ты должен отречься от того, во что ты сейчас веришь, и нашу веру принять».

В первый момент я не знал, что на это ответить, но, как я уже тебе ранее говорил, я был готов дьяволу душу продать, лишь бы она стала моей. Однако я колебался некоторое время, так как осознал, что, отвергнув православие, могу попрощаться с мундиром. А кто знает, не отправят ли меня потом в ссылку в Сибирь. Старик же как бы читал мои мысли и сказал: «Не беспокойся, в церковь ты продолжишь ходить и перед иконами поклоны бить. И свечки ставить. Если ты и пристанешь к нам, то в тайне». — «Но кто вы такие?» — спросил я наконец. «Мы люди Божие», — ответил на это старец. «Хлысты!» — воскликнул я с удивлением. «И так нас называют», — подтвердил он. «Но... но я не могу. Ведь то, что о вас говорят... Если это правда, что говорят... Эти ваши мерзости...» Я смотрел на него с удивлением, потрясениям и отвращением одновременно. Однако он, сохраняя каменное спокойствие, подтвердил мои слова и сказал: «Да, это правда. Я знаю. Знаю, в чем нас обвиняют... и справедливо обвиняют...» Здесь он прервал свою речь и потом спустя минуту молчания продолжил: «Я знаю наши грехи. Они неисчислимые и очень мерзкие, но есть у нас такая сила раскаяния и такая наивная детская вера в Милосердие Божье, что я уверен, что в конце дней наших суждено нам будет вечное пребывание в райском счастии лицом к лицу с Богом и что уже к новой жизни в другом теле для новых страданий мы не родимся. Ведь мы после каждого покаяния снова становимся чистыми, как младенцы, что были омыты водой Святого Крещения». Слушая эти слова, Ольга снова пала на колени и, осыпая поцелуями руки старца, целуя ему ноги и край балахона, восклицала: «Христос¹ наш, спаситель наш. Молись за нас, грешных. Бог услышит твои молитвы». Он же, с полным достоинством, глядя на нас, отвечал: «Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа я благословляю вас. Признайте свои грехи. Христос Спаситель быстро явится. Страдайте, памятуя о Его муках и смерти. Истязайте тела ваши ради любви Господней». Ольга потянула меня за собой, так что я упал на колени перед старцем и также начал целовать его руки, а он снова нас поднял, к груди по очереди прижал и вновь велел сесть на табуретки, после чего произнес краткое поучение, нечто вроде символа хлыстовская веры: «Такову заповедь дал Бог человеку, чтобы от всякого дерева в саду Эдемском мог есть, а от дерева познания добра и зла есть запрещено ему, потому что, как только он съест с него, то сразу умрет. «Только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть». И сказал змей жене: «Нет, не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло»². Но это не так, обманули нас, потому что то, что является Добром, желает Свободы, а Зло любит подданство и неволю. Ничто на небе не пребывает в подданстве. Ничто на Земле не свободно. То, что было засеяно, не всегда будет собрано. Однако то, что собрано, всегда было засеяно. Если же вы не познаете как добро, так и зло, вы не станете свободными и не сможете спастись, поэтому и грешить охотно, грешить всем своим сердцем, всем разумом и всей волей, ибо одним только раскаянием мы можем достичь спасения, и поэтому следует нам грешить, чтобы иметь повод для раскаяния. Когда Бог посылает нам искушение, мы должны принимать его с радостью и охотно, чтобы можно было потом покаяться. Дети мои, разве первое слово жизни и правды, которое Христос принес для нас, людей, не звучало: «Покайтесь»? Но как же это сделать, если ранее мы не согрешили?»

И наконец старец спросил меня, хочу ли я вступить общину. Когда я это подтвердил, он мне сказал, что если в миру у меня была жена и венчание в церкви, то этот мой брачный супружеский Союз стал уже недействительным. Со своей половиной я должен жить чисто, как брат с сестрой. На ее место я обязан взять себе жен духовных. А «жен духовных» можно иметь столько, сколько я пожелаю, даже больше десятка. С ними дозволено мне будет телесно совокупляться, что по крайней мере является не грехом, а заслугой и именуется любовью Христовой. Я сказал, что у меня никогда не было жены и венчания в церкви. Тогда старец спросил меня, хочу ли я взять в духовные жены Ольгу, а когда я это рьяно подтвердил, он сказал, что мы вступим в союз во время радения — обряда, который люди Божии проводят по ночам. Наконец он простился с нами, остальное я говорить тебе не буду. Вот только то скажу, что я стал хлыстом.

Капитан замолчал и посмотрел на меня несколько насмешливым взглядом, пожалуй, даже с любопытством, какова будет моя реакция. Я же, выслушав этот рассказ, не знал, что и говорить, поскольку, конечно же, испытал шок. О хлыстах я уже ранее слышал, в том числе и такие вещи, от которых волосы встают на голове дыбом. Один сплошной ужас, а тут вдруг сижу напротив культурного мужчины, дворянина и офицера, который вот так, без малейшего стеснения доверяет мне свои грязные секреты. Я не знал, что ему ответить, и в итоге решился только на один короткий вопрос:

— А с какой целью вы всё это мне рассказали, Андрей Федорович? Ведь вы меня не знаете, а доверили мне такой опасный секрет.

— Во-первых, я тебя немного знаю, потому что я за тобой уже с некоторых пор наблюдал, особенно на спиритическом сеансе. А во-вторых, кто ж тебе поверит, если даже ты пойдешь и разболтаешь то, что здесь услышал. Самое большее, люди сочтут, что ты безумец!

— Ну так-поведайте мне наконец эту тайну, зачем вы меня в свои личные дела посвятили?

— Так слушай. Меня перевели сюда, в Царство Польское, а моя Ольга осталась в Тобольской губернии. Мне хочется выть от тоски по ней из-за этой разлуки, потому что я хочу иметь ее здесь, рядом с собой, но она не приедет, если не сможет здесь наказов веры своей исполнять. А как же она будет их исполнять, если нет здесь ни одного корабля с кормчим Христом-пророком во главе, то есть нет здесь ни одной хлыстовской общины со своим начальством. Поэтому я подумал, что, может, сам здесь организую такую. Я буду кормчим Христом, а кормчей — моя Ольга. А адептов постепенно наберем. Ты мог бы быть первым...

— Я? Я? Но я же и не русский, и не... Я... я ведь католик! Что вы, Андрей Федорович! Что вы!...

Капитан только усмехнулся и ответил:

— А кто же тебе будет запрещать и дальше в костел ходить, от своей веры явно отрекаться, Сибирью рисковать?

— Я не понимаю, а вы? Как же с вами в итоге?

Капитан затянулся сигарой, дым он выпускал медленно, формируя из него небольшие правильные колечки, после чего допил остатки арака, наполнил рюмку снова и на сей раз опустошил ее одним духом. Ничего не говоря, он посмотрел на меня, как бы ожидая, как я теперь себя поведу. И тогда меня осенило:

— Вы курите, пьете. Вы никакой не хлыст. Вы не только попов, но и хлыстов обманываете. Ради женщины. Вы действительно любите. А может быть, это не любовь, а какая-то болезненная страсть. И если ее не удовлетворите, она сожжет вас, пожрет и уничтожит. Ну скажите сами! Скажите, Андрей...

— Умный мальчик. Я не ошибся, умный мальчик!

— Так... Так во что вы верите, Андрей Федорович? Во что вы верите? В какого бога? Кого почитаете?

— А... в себя я верю. Самого себя только почитаю. Я сам для себя бог. А с точки зрения морали хорошо то, что служит моему удовлетворению.

Он посмотрел на меня из-под прищуренных век с ироничной усмешкой на искривленных стиснутых губах. Из-под белесых усов мелькнули белоснежные, острые, как у волка, зубы.

— Андрей Федорович... Я начинаю бояться вас... Кто вы?...

— А ты как думаешь?... Дьявол...

Я вскочил из кресла и, не прощаясь, выбежал из квартиры русского.

Он прошел со мной несколько шагов, крикнув на прощание:

— Ты вернешься раньше, чем тебе кажется. До свидания.

— Не дождешься, — буркнул я себе, чувствуя, как волосы встают на голове дыбом.

Перевод с польского М.В. Ковальковой

___________________________________________

1Христос — один из титулов начальства в секте хлыстов. (Прим. Автора).
2Книга Бытие 3:4,5.

ПОКУПКА:

Tрадиционная книга - Россия
Tрадиционная книга - Amazon

Электронная книга - Польша

Copyright © 2017 Andrzej Juliusz Sarwa

All rights reserved.