Анджей Юлиуш САРВА
Шепоты и тени (8)
Мрачное
сияние
Наступило
воскресное утро, туманное и прохладное.
И к тому времени, как я отправился на
самое раннее богослужение в кафедральный
собор (а собор Святого Духа с того
времени, когда начал встречаться с
Розалькой, я совсем перестал посещать),
уже начало моросить. У меня немного
намокла шевелюра, прежде чем я дошел до
храма, однако от большего ливня я успел
спрятаться в притворе. Я немного
отряхнулся, осушил лицо и волосы носовым
платком и вошел внутрь. Я сел на твердую
дубовую лавку под хорами. За спиной у
меня висел образ, представлявший
мученичество сандомирских доминиканцев.
Вслед
за министрантом на мессу вышел священник.
Они оба приблизились к боковому алтарю
Святого Станислава, находящемуся
буквально в паре шагов от меня, и начали
произносить молитву. И тут же меня стала
охватывать какая-то духота, хотя в храме
было прохладно, так как через большие
двери, ведущие во двор и распахнутые
настежь, попадал свежий воздух, создавая
легкий сквозняк. И тем не менее мне стало
так душно, что почти не хватало воздуха.
Тихая месса проходила довольно быстро,
однако для меня, по-видимому, из-за этой
духоты, длилась непомерно долго. Во
время приношения даров, когда священник
вознес к небу позолоченной дискос, меня
начало трясти от холода, но уже через
мгновение я почувствовал интенсивный
прилив жара, и всё мое тело покрылось
потом, его охватили дрожь и судороги.
Кажется, я начал постанывать, потому
что и министрант, и священник уставились
на меня. Я испугался и, судорожно держась
за крышку лавки, с трудом поднялся на
трясущиеся ноги и вышел из костела.
Однако едва я оказался во дворе, все эти
неприятные симптомы как рукой сняло.
Поэтому я решил вернуться внутрь. Но
стоило мне перешагнуть порог притвора,
как мне вновь стало хуже. И я остался
снаружи. Вплоть до конца литургии я
простоял у бокового входа, подпирая
плечом дверную раму, выполненную из
песчаника. К счастью, дождь прекратился,
хотя небо по-прежнему было затянуто
тучами.
Я
подумал, что наверняка заразился от
Розальки, ведь иного объяснения своему
неприятному недомоганию я не находил.
Мне стало стыдно, что я не придал
серьезного значения ее словам и жалобам
на самочувствие. Вместо того, чтобы
посочувствовать Розальке, я повел себя
довольно легкомысленно и сейчас сам на
собственной шкуре испытываю то, мучит
ее уже несколько дней. Поэтому я решил
сразу после обеда пойти к девушке и
попросить у нее прощения.
Так
я решил, и так я сделал. После обеда я
отправился на Халупки и некоторое время
прогуливался по дороге в одну и в другую
сторону. Я, наверное, больше десяти раз
прошелся мимо дома Ручинских, но Розалька
так и не вышла. И всё же я заметил ее
стоящую у окна и спрятавшуюся за
занавеской. Мне было неприятно, что она
не желает меня знать, но я ее понимал. Я
также надеялся, что через день-другой
злость на меня у нее пройдет, и тогда
я смогу попросить у нее прощения, и мы
помиримся.
В
конце концов я решил вернуться домой и
найти себе другое занятие на воскресенье.
Я остановился, облокотившись на ствол
старой акации с толстой потрескавшейся
корой, чтобы собраться с мыслями. И тут
на ветку прямо надо мной села сорока,
раскрыла клюв и закричала. Затем она
вспорхнула, пролетела пару метров и
присела на заборе, будто бы меня куда-то
звала. Я улыбнулся и пошел за ней. Птица,
то отлетая, то садясь, вела меня по склону
Завойского холма к старому городу, а
потом свернула на холм Четверг. Здесь
наконец сорока присела на редкую крону
уже наполовину высохшего тиса, что рос
рядом с развалинами и остатками стоявшего
некогда на этом месте древнего храма.
И
вдруг меня осенило. Я вспомнил яму под
раскрошившимся фундаментом разрушенного
костела Святого Войцеха и подумал, не
обследовать ли мне ее, ведь я чувствовал
себя уже вполне нормально и почти забыл
о неприятном утреннем недомогании.
* * *
Во
второй половине дня сильно похолодало,
ровно монотонно моросил мелкий дождик.
Ближайшие три дня обещали быть дождливыми.
Погода была такой, что хороший хозяин
и пса бы во двор не выгнал, а потому улицы
полностью опустели, и только время от
времени пробегал, сутулясь, какой-нибудь
прохожий. Я решил, что это идеальное
время, чтобы получше, еще при дневном
свете, присмотреться к интригующему
провалу в районе Четверга.
Я
взял с собой компас, светильник, запас
хороших стеариновых свечей и новомодное
изобретение — шведские спички, которые
упаковал в парчовую сумку и прикрепил
ремнем к поясу брюк. Я отправился к
месту, которое некогда прикрыл ветками.
Теперь я заметил, что почва здесь еще
больше провалилась, а дыра, ведущая
под фундамент, как я и подозревал,
увеличилась, наверняка из-за дождя,
причем так значительно, что мне уже не
составляло труда проникнуть через нее
в какой-нибудь старый склеп. Что я ожидал
там увидеть? Я сам не знал. Но дыра и
склеп искушали мое молодое воображение,
приключения манили...
Внимательно
осмотревшись вокруг и убедившись, что
улица абсолютно пуста, я откинул ветки
и листья, которыми замаскировал яму,
зажег фитиль в старом фонаре и, привязав
его к шпагату, осторожно спустил внутрь.
Однако так я ничего не высмотрел. И тогда
я сам свесил ноги и спрыгнул внутрь
дыры. Оказавшись под землей, я поднял
фонарь повыше. Я находился в каком-то
сводчатом склепе, стены которого были
сложены частично из древнего, уже
потрескавшегося кирпича, более крупного,
чем современный, а частично — из брусков
полевого шпата. Было отчетливо видно,
что каменная кладка является более
древней, изначальной, а кирпичом стены
заделывались лишь в тех местах, где от
старости они начинали крошиться и
разрушаться. Это свидетельствовало о
том, что склеп был необычайно старый.
На каменном полу валялись обломки
скульптур, украшавшие, по-видимому,
некогда уже исчезнувшие алтари. У одной
из стен стоял развалившийся, истлевший
гроб, сбитый из грубых досок. Из него
выглядывала, щеря зубы в мертвецкой
улыбке, высохшая голова покойника.
Эта
картина, вызывавшая одновременно чувство
омерзения и страха, привела меня в
трепет. В первый момент мне даже хотелось
убежать, но я взял себя в руки и продолжил
осмотр. В стенах склепа виднелись два
мрачных проема, из которых один вел
наверняка под несуществующий уже
пресвитерий разрушенного храма, второй
же уводил в противоположную сторону —
к реформатской Церкви Святого Иосифа.
Я
направился к первому из зияющих пустотой
проемов и углубился в него. Осторожно
ставя стопы и высоко поднимая фонарь,
я обследовал очередной склеп, находившийся,
как я и предполагал, под собором
Святого Войцеха. Всё помещение было
заставлено гробами. Некоторые беспорядочно
стояли на глинобитном полу, а другие —
у стен, один на другом. Пахло сгнившей
древесиной, тленом и грибком. У многих
гробов были разбиты крышки, и сквозь
них можно было увидеть покойников.
Некоторые из них полностью разложились,
и только кое-где на пожелтевших
и почерневших скелетах сохранились
лоскутки одежды. К другим же время было
более милостиво, и между досок
проглядывались головы с пустыми
глазницами и челюстями, раскрытыми, как
для крика, или же руки, обтянутые
коричневой от старости и высохший в
пергамент кожей. С одного гроба свисал
наверняка выдернутый некогда крысами
узкий лоскут темной материи, густо
расшитой серебряной нитью. Присмотревшись
внимательней, я узнал одеяние священника.
Это означало, что здесь лежал какой-то
ксендз или монах. Подойдя ближе, я
заметил, что одеяние это, хотя и потемнело
от старости, разложения и грязи, имеет
не черный, а красный цвет, а значит,
похоронен здесь не обычный ксендз, а
епископ.
Я
вернулся в первое помещение, а оттуда
я перешел в склеп, расположенный со
стороны реформатской церкви. Очередное
сводчатое подземелье было почти пустым,
если не считать валявшегося кое-где
мусора и паутины, свисавшей гирляндами
с потолка. Это наверняка был какой-то
склад, сегодня уже полностью опустошенный.
Выход из этого склепа был только один
— через тот проем, которым я в него
вошел. Я машинально сделал несколько
шагов в центр помещения, и вдруг... земля
разверзлась подо мной. Внезапно я упал
вниз. Ошеломленный и испуганный, я
собрался и встал на ноги. Я ничего себе
не повредил, потому что упал с небольшой
высоты на не слишком твердый глинобитный
пол. К счастью, фонарь не погас, и я с
интересом огляделся вокруг. Судя по
всему, это было какое-то очень древнее
подземелье, о существовании которого
не знали даже строители костела Святого
Войцеха, коль скоро устроили над ним
один из склепов.
Подземелье
было выдолблено в лёссовой скале, которую
невероятно трудно раскрошить, когда
она высыхает на солнце, но если порода
впитает в себя влагу, она становится
мягкой, и в ней достаточно легко копать.
Я оказался в не очень широком коридоре
— расставив руки, я мог дотронуться до
обеих его стен. А пространство над
головой было достаточно высоким, чтобы
можно было идти, не наклоняясь. Стены
подземелья не были выложены камнем.
Здесь пахло сырой, холодной и влажной
землей и немного ощущался запах тлена,
долетавший из помещения выше.
Коридор
вел к реформатскому храму. Осторожно
ступая, я углубился в него. Я прошел
несколько десятков метров, прежде чем
передо мной открылась широкое пространство
— сводчатый каменный подвал, оштукатуренный
некогда известкой, а теперь имевший
посеревшие грязные стены. В нем стояли
стеллажи книг, настолько истлевшие, что
рассыпались в пальцах, и в них ничего
нельзя было прочесть. Ничего другого
здесь не было. Я понял, что нахожусь
где-то в пределах костела Святого Иосифа,
но, судя по направлению коридора, которым
я сюда пришел и который, на мой взгляд,
не просто уходил вглубь, а последовательно
сворачивал вправо, я был не под самим
храмом, а скорее под окруженным стеной
двориком, закрывавшим с западной стороны
главный вход в храм.
Это
предположение подтверждал факт, что по
левую руку от меня в стене подвала
виднелся скрытый во мраке проем какого-то
прохода, который, без сомнения, должен
был вести к другим склепам, находящимся
уже под самой церковью.
Я
направился туда, но уткнулся в стену —
кто-то когда-то убрал двери, а проем
замуровал, вероятнее всего, желая
сохранить существование этого склепа
в тайне. В тоже время в южной стене зиял
мрачной пустотой другой проем. Это был
вход в такой же коридор, выдолбленный
в лёссе, подобный тому, которым я сюда
пришел. Я смело двинулся вперед. Сделав
несколько шагов, я остановился, немного
колеблясь. Ведь с этого места я еще мог
без труда выбраться на поверхность, но
спускаясь в новые места, в катакомбы,
ведущие неизвестно куда, я рисковал
заблудиться и никогда больше не увидеть
дневного света.
Стоя
так, я размышлял, что делать дальше,
возвращаться или продолжать приключения.
Я произвел быстрый подсчет, что фонарь
будет светить еще по крайней мере час,
а может и дольше. Кроме того, у меня была
пачка свечей, которых хватило бы на
несколько часов, а также еще не открытый
коробок спичек.
Я
двинулся в темноту. Внезапно в голове
у меня возникла некая чуждая, беспокоящая
мысль: когда вступаешь во мрак, то
соглашаешься чтобы мрак вступил в тебя.
Я вздрогнул, а ледяной холод коснулся
моих плеч, однако я быстро отряхнул его
и пошел дальше, твердо решив, что будут
идти только по главному коридору, никуда
не сворачивая, если коридор этот дальше
будет иметь какие-то ответвления, и что
по истечении максимум полутора часов,
если не найду иного выхода на поверхность,
возвращусь той же самой дорогой, которой
пришел.
Коридор,
всё сохраняя ту же ширину и высоту,
спускался теперь всё резче вниз, местами
почти вертикально, так что мне приходилось
уже смотреть под ноги, чтобы не
поскользнуться и не упасть. Через добрых
двести, а может, даже триста метров
подземелье стало постепенно уходить
вверх. Я задумался, где я могу находиться.
Поскольку игла компаса всё время моего
путешествия показывала, что я перемещаюсь
приблизительно на юг, я решил, что
нахожусь где-то в окрестностях оврага
Пищелье и, скорее всего, уже миновал
русло и пойму речки Пищельки, а теперь
двигаюсь наверх, к вершине Святопавловского
холма. Воздух в подземелье был свежим,
иногда даже ощущался легкий сквозняк,
а значит, вентиляция здесь была
превосходной, и не стоило опасаться,
что я задохнусь.
До
сих пор я не видел ни одного ответвления,
но теперь, когда коридор начал круто
подниматься вверх, появился первый
боковой ход, потом еще и другие. Я в них
всего лишь заглядывал, стоя в самом
начале, но ни в один из них, как пообещал
себе ранее, не углублялся. Сначала ничего
интересного мне не попадалось, но затем
в одном из последующих боковых ответвлений
я увидел удивительную картину. Весь
коридор оказался заполненным человеческими
костями, целыми скелетами, лежащими в
беспорядке один на другом. Вперемешку
с костями валялись изъеденные ржавчиной
предметы вооружения: пучки стрел,
наконечники копий, мечи, ряды щитов,
шишаки. Все это было очень древней
работы. Я подумал, что, возможно, это
татарские воины, которых в эти подземелье
завела славная Халина Кремпянка1,
отдавшая свою жизнь за спасение Сандомира.
Я понял, что сейчас я иду по коридорам
подземного города, память о котором
сохранилась в легендах, и мне стало
еще более не по себе.
Когда
я прошел следующие сто пятьдесят-двести
метров, коридор, внезапно свернул влево,
на восток, и я понял, что начинаю кружить.
Меня это беспокоило, но в конце концов
я решил, что, возвращаясь той же самой
дорогой, я легко найду выход. Потому я
двигался дальше, уверенный, что в итоге
должен наткнуться на нечто интересное.
Ведь пока, кроме подземелья, заполненного
скелетами, ничто примечательного пока
не нашел.
И
вдруг я заметил, что происходит нечто
странное. На первый взгляд вокруг ничего
вроде бы не изменилось: справа и слева
по-прежнему меня окружали желтые глиняные
стены, а впереди и позади зияли глухие
проемы разветвлявшегося коридора,
фонарь горел ровным и ясным пламенем,
однако вдруг всё как бы посветлело
и потемнело одновременно. Трудно мне
было объяснить это противоречие, но я
это именно так ощутил. И в тот же самый
миг буквально в паре шагов передо мной
непонятно откуда начало выползать,
поднимаясь, золотисто-пурпурное сияние
с пульсирующим ядром цвета сажи, будто
конденсирующим тьму. И я отметил, что
эта тьма — по сути, тоже своего рода
свет, только свет, поглотивший сам себя
и продолжающий сам себя поглощать,
сосредотачивающийся сам на себе. В ту
же секунду я понял природу этого света
— не желая служить никому, он сжался
так сильно, что превратился... в тьму.
И не было конца этому процессу, он
длился бесконечно. Я это видел и чувствовал
скорее сердцем, нежели разумом. Свет
по-прежнему как бы вглядывался сам в
себя, непрерывно сам в себя проникал,
погружался, густел... И била из этого
ядра мрака какая-то чудовищная тоска,
от которой стыла кровь в жилах, так что
мне казалось, будто у меня в крови
циркулируют острые кристаллики льда.
Из ядра исходила столь невообразимая
ненависть, что мое сердце сжималось,
пораженное страхом. А страх этот был
насыщен такой болью, что мне казалось,
будто я умираю, но умереть не могу.
И
вдруг это мрачное сияние вспыхнуло
передо мной пурпурной мглой, испуская
свет, сравнимый со светом горящей
магнезии, но свет этот как бы замер без
движения, застыл в мощном потоке холода
и остановился... И одновременно сфера
неподвижности расширялась, охватывая
всё новые участки коридора, проникая в
стены, и наконец она добралась до меня.
Вместе с тем я почувствовал, что застывший
свет в меня не проникает, лишь касается
и тут же отступает... И снова касается,
и снова отступает... И ждет... ждет... чего
же? Наверняка моего решения, приглашу
ли я его? Позову ли в себя это сияние? Я
не торопился. Я стоял неподвижно и
наблюдал этот странный спектакль.
И
тогда в этой мгле замаячил какой-то
неясный человеческий силуэт. Я напряг
зрение и заметил фигуру известного мне
уже мужчины, посещавшего меня в видениях
в одну из душных ночей. На вид он производил
впечатление чахлого и слабого. Как
и прежде, лица призрака я не мог
рассмотреть, потому что скрывал его
огромный натянутый на глаза капюшон.
Незнакомец вытянул ко мне иссохшую,
костлявую, покрытую сморщенной кожей
руку. Когда я приблизился, он немного
повернулся боком, будто опасаясь, что
я случайно могу увидеть черты его лица.
И в тот же самый миг я услышал жалобный,
сдавленный голос, полушепот-полуплач.
А может, это было скуление побитого
пса, который плакал, силясь меня
разжалобить и пробудить во мне сочувствие
к себе.
—
Ох, этот второй центр
силы не считает меня равноправным
партнером, ох...
Жалоба
внезапно переросла в рыдание.
Он
пытался схватить меня костлявыми руками,
будто намереваясь прижаться ко мне. Я
испугался и резко отскочил. И тогда
образ растворился. Сверкающая мгла на
миг поблекла, чтобы тут же засиять с еще
большей силой.
Из
этой мглы начала теперь формироваться
иная фигура. Это было полурастение-полузмея.
Огромный пурпурный цветок в форме
чаши, венчавший главный побег и
напоминавший немного цветок наркотического
дурмана, из которого выглядывал
внушительный пестик, начал меняться,
приобретая форму женского лица, столь
ангельски чудесного, что я почти потерял
дар речи от восхищения. А ниже стебель
и листья превратились в нагое тело с
абсолютно белой кожей и светящимися
голубыми прожилками, по которым текла
горячая пульсирующая кровь. Небольшие,
но круглые и упругие груди искушали, и
казалось, шептали мне что-то. Образ был
настолько реальный, что я протянул к
нему руки. И тогда он начал дрожать,
волноваться, отступать от меня, рассеивая
одновременно некий неизвестный мне
экзотический аромат, только усиливавший
мое возбуждение.
Призрак
всё отступал, а я следовал за ним. Я
позабыл, где нахожусь. Я потерялся в
своем вожделении и всё быстрее и быстрее
бежал за видением, а оно то приближалось
ко мне, то отдалялась и что-то шептало.
И хотя слов я не понимал, они меня
гипнотизировали. Я не знал, как долго
длилась моя погоня за призраком, который
уводил меня по серпантину всё новых
коридоров, через склепы с каменными
стенами и через грубо выдолбленные в
глине мрачные ниши. Я перескакивал через
кости и обломки разбитых горшков —
через останки давно минувшего мира.
И
вот всё внезапно лопнуло как мыльный
пузырь. Я стоял в полной темноте, потому
что в погоне за призраком давно потерял
фонарь. Меня охватил страх. Я почувствовала
себя так, будто бы мчался к пропасти и
в последний момент на самом ее краю
резко затормозил. Я будто стоял на
трясущихся ногах над зияющий чернотой
пустоты и только слышал шуршание мелких
камушков, осыпавшихся в эту бездну.
От
страха волосы у меня на голове встали
дыбом, а сердце бешено застучало. Прошло
много минут, прежде чем я настолько
пришел в себя, что смог спокойно собраться
с мыслями. К счастью у меня оставались
спички и пачка свечей. Я вынул одну из
них и приложил к фитилю тонкое дрожащее
пламя на конце покрытой селитрой палочки.
Теперь я почувствовал себя лучше.
Я поднял свечу как можно выше и осмотрелся
вокруг. Я находился в каком-то небольшом
подвале. Позади меня виднелся проем
коридора, по которому я прибежал. Передо
мной была кривая, сделанная из сосновой
фанеры, небольшая дугообразная дверь,
выкрашенная местами потертой темно-зеленой
краской, из-под которой проступала
трухлявая и изъеденная короедами
древесина.
С
сердцем, переполненным страхом, я подошел
к этой двери и толкнул ее изо всей силы.
Она даже не дрогнула. Сердце подскочило
к горлу, а ужас почти прижал меня к земле.
Тогда я подумал, что вместо того, чтобы
толкать, наверное, стоит потянуть дверь
к себе. Так я и сделал, и она открылись
с тихим скрипом. Я почувствовал огромное
облегчение. Я посвятил вглубь открывшегося
мне помещения и увидел несколько гробов,
поставленных один на другой. Их вид
вызвал у меня настоящую радость. Если
это склеп, значит, я нахожусь в подвале
какой-то из церквей. А значит я спасен.
Я
с трудом протиснулся между гробами,
следя за тем, чтобы их не опрокинуть, и
оказался в довольно широком сводчатом
подвале, полном тлена и гробовых ящиков.
Под одной из стен стояла их целая груда.
Все они были прогнившими, полуразвалившимися,
без следов драпировки.
Помимо гробов, через пробитые дыры в
которых можно было увидеть человеческие
останки, в склепе находилось и множество
отдельных костей, сложенных в большую
кучу.
Я
присел на обломок тесаного камня,
неизвестно для чего и кем сюда
притащенный. Я думал об обманутых
надеждах. Всё развеялось, как дым от
огня при внезапном дуновении ветра.
Я рассчитывал, что в своем путешествии
по таинственным подземельем дойду до
места, где обнаружится нечто необычное.
Тем более что привел меня сюда
сладострастный призрак, при воспоминании
о котором кровь всё еще стучала в жилах.
Призрак, за которым, если бы он вновь
появился, я бы вновь побежал, несмотря
ни на что, даже к своей погибели. А тем
временем я наткнулся на обычный, не
отличающиеся ничем от других склеп,
полный тлена, затхлости и сырости.
Я
еще раз огляделся внимательно вокруг
и вдруг заметил нечто, что совсем не
соответствовало этому месту и что, без
сомнения, оказалось здесь случайно...
Посереди склепа на желтоватом глиняном
полу я обнаружил довольно внушительных
размеров кинжал древней итальянской
или испанской работы с изящной серебряной
рукоятью. Он лежал рядом с вырытым в
земле углублением, которое, судя по
форме, должно было скрывать в себе некий
прямоугольный предмет. Логика подсказывала,
что наверняка какую-нибудь шкатулку
или коробочку. «Это значит, что некто
здесь нечто ценное искал и, скорее всего,
нашел» — подумал я. Машинально я поднял
кинжал с земли и спрятал его в сумке
со свечами.
Затем
я двинулся к очень низкому проему, без
сомнения ведущему к выходу из подземелий.
Я проследовал туда и шел теперь по
невысокому узкому коридорчику, освещая
себе дорогу высоко поднятой свечой.
Наконец я уткнулся в ступеньки, над
которыми было видно крышку люка, ведущего
в помещение, расположенное выше. Я
поднажал на крышку плечами, застонав
от усилий, и постепенно сумел ее
вытолкнуть. Хоть она и была тяжелой, мне
как-то удалось с нею справиться. Сдвинув
крышку вбок, я вышел наружу, с любопытством
оглядываясь по сторонам и пытаясь
определить, где я нахожусь. Я находился
в костеле Святого Иакова.
К
счастью, костел был пуст. Было еще
достаточно хорошо видно. По-видимому,
только что закончилось вечерняя служба,
так как, хотя в храме я никого и не
заметил, но у алтаря всё еще горели
свечи. Я почувствовал огромное облегчение.
Приключение закончилось благополучно.
Хотя могло случиться иначе, я мог живым
не выйти из подземного города. Теперь
же у меня была другая проблема: как я
объясню, если кто-то застанет меня
стоящим над сдвинутой крышкой люка.
Поэтому я как можно скорее поместил ее
на место и направился к дверям. Они были
широко распахнуты. Дождь прекратился,
хотя раньше казалось, что он будет идти
дня три. Я присел на каменный простенок
у подножия раскидистый вековой липы,
чтобы успокоиться и собраться с мыслями
Я
сидел там долго, просто успокаивая нервы
и отдыхая. Окончательно же придя в себя,
я заглянул в сумку и достал оттуда
кинжал. Острие было сильно покрыто
ржавчиной, но серебряная рукоять лишь
почернела и испачкалась. А в остальном
она повреждена не была. Я поднес кинжал
глазам, присмотрелся к насадке на
рукояти и сразу между тонким геометрическим
орнаментом нашел гербовый щит. Послюнив
палец, и очистил его настолько, что можно
было распознать сам герб. Это был герб
рода Семберков...
Перевод с польского М.В. Ковальковой
_________________________________
ПОКУПКА:
Copyright © 2017 Andrzej Juliusz Sarwa
All rights reserved.
