Анджей Юлиуш САРВА
Шепоты и тени (18)
Крестины
Прошла
зима, наступила распутица. По сандомирским
улочкам стремительно неслись ручейки,
выбиваясь из сугробов сбитого и
обледеневшего снега, что таял в лучах
солнца, поднимавшегося в полдень всё
выше и всё жарче согревавшего землю. У
Вислы в зарослях зацвели ракиты, и по
воскресеньям, после обеда, но еще до
вечери, к реке тянулись целыми толпами
люди, а после возвращались в город с
охапками вербовых веток. Дети соревновались
друг с другом, кто найдет самые красивые
почки. В этот короткий предвесенний
период смотритель поймы закрывал глаза
на эти прогулки и не гонял людей из
зарослей — уважал традицию. Наверняка
он вспоминал, возможно и с некоторым
трепетом, как сам ребенком приходил
сюда за вербой.
А
потом наступил апрель, от цветущего
орешника ветер нес целые облака золотистой
пыльцы. Золотая мать-и-мачеха улыбалась
среди пробившейся молодой зелени травы.
Элегантные, хотя и скромные первоцветы
на длинных стеблях манили к себе первых
пчел. В траве синели фиалки, испускавшие
чудесный сладкий аромат. Было спокойно,
тихо, безопасно. Город пробуждался от
зимнего сна. Люди повеселели и с радостью
начинали готовятся к приближающимся
пасхальным праздникам.
В
одну солнечную субботу, сразу после
полудня, когда мы с мамой как раз были
дома, кто-то постучал в нашу входную
дверь. Ана пошла открывать, и через
мгновение вернулась с вопросом, может
ли она впустить Розальку и ее мужа.
Услышав эти слова, я немного смутился,
мама же явно обрадовалась, и через минуту
гости уже сидели в гостиной.
— Ана,
подай-ка нам чай. И это вкусное рассыпчатое
печенье, — попросила мама.
Хотя
гости немного смущались и пытались
отказаться от угощения, мама всё же
настояла, и вскоре все мы пили изысканный
чай и ели великолепное печенье.
— И
что же вас, мои дорогие, привело в наш
дом?
Войтек
Карчинский кашлянул два раза, как бы не
зная, с чего начать, но Розалька его
опередила:
— Мы
просто хотели вам сказать, что у нас
родился сын...
— О!
Поздравляю! — мама вскочила с места и
поцеловала Розальку. — Здоровый? Сильный?
—
О, да! Здоровый,
сильный и... красивый, — Розалька
улыбнулась. — В общем, у меня к вам
просьба. Пусть Стась будет его держать
его во время крещения...
Сказав
это, она выразительно посмотрела на
меня, почти сверля глазами. Я похолодел
от этих слов, не зная, какой придумать
повод для отказа. Ситуация была для меня
весьма неловкой... Но помня, что «ребенку
не отказывают», я сдался, покивал головой
и пробурчал под нос:
— Ну,
хорошо...
Мама
укоризненно на меня посмотрела.
— Стась!
Сынок! Это же честь! Ты посмотри, какое
доверие господа Карчинские тебе
оказывают! А ты вот так под нос... Ворчишь...
Я
скривил рот в натянутой улыбке:
— И
когда крестины? На какое время их
планируете?
— На
праздники, на Пасху.
* * *
Крещение
обещало быть исключительно торжественным!
Родители были состоятельными и поэтому
желали, чтобы крестины прошли
представительно и с помпой. Я очень
боялся, что не справлюсь со своей ролью
в костеле — мне всё труднее удавалось
выдерживать богослужения и церковные
церемонии. И я совсем не представлял
себе, как смогу принимать деятельное
участие в обряде и
отвечать священнику от имени ребенка.
Моего ребенка...
К
счастью, оказалось, что нам с кумой
отведена роль второй пары, и мы должны
были просто стоять рядом с настоящими
крестными и придавать торжеству блеск.
Держать ребенка и отвечать священнику
предстояло крестным отцу и матери.
В
храме собралось уже много гостей, все
они после церемонии были приглашены на
крестины. И хотя до начала обряда
оставалось всего несколько минут, я уже
мучился от нетерпения, а потому, заметив
выходящего из притвора ксендза, я
вздохнул с облегчением. Священник и
крестные родители от имени мальчика
начали диалог:
— Чего
ты ждешь от церкви Божией?
—
Веры.
— Что
дает тебе вера?
— Вечную
жизнь...
Мой
мозг будто отключился, я не видел и не
понимал того, что происходило дальше.
Я стоял как парализованный, а в голове
у меня раздавалось нечто похожее на
жужжание сотен и тысяч пчел, собирающих
нектар в гуще цветущей акации теплым
июньским днем... Из этого сна вырвали
меня лишь слова священника:
— Exorcizo
te, omnis spiritus immunde, in nomine Dei Patris omnipotentis, et in
nomine Jesu Christi Filii ejus... — Изгоняю тебя, дух
нечестивый. Во имя Бога Отца Всемогущего
и Иисуса Христа, Сына Его...
По
всему моему телу внезапно пробежала
сильная дрожь. Я почувствовал необычайный
холод в груди, а горло будто сдавил
какой-то чудовищный, железный кулак. Я
с трудом удержался на ногах.
Тем
временем обряд продолжался:
—
Отрекаешься ли ты
от злого духа?
—
Отрекаюсь.
—
И всех дел его?
—
Отрекаюсь.
—
И всей гордыни его?
—
Отрекаюсь.
—
Хочешь ли ты
креститься?
—
Хочу.
— Bogumilus,
ego te baptizo in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.
— Богумил, я тебя крещу, во имя Отца, и
Сына и Святого Духа. Аминь.
Я
пришел в себя только за пределами храма.
Я безвольно следовал за толпой, меня
толкали со всех сторон и несли в общем
потоке. Кажется, только поэтому я не
упал. В голове настойчиво пульсировала
одна мысль, укладывавшаяся в три слова:
«Богумил, сын Станислава... Богумил, сын
Станислава... Богумил, сын Станислава...»
Много лет назад некий Станислав в
страшном грехе породил некого Богумила...
Когда же это было... Это уже было... Уже
было...
А
у боковой калитки, расположенной напротив
северного входа и ведущей к особняку
сандомирских епископов, стояла Розалька
с мужем, крестные родители и гости, а
среди них и моя мама.
— Стась!
Ты здесь! Куда же ты запропастился? Так
внезапно, сразу после крещения исчез?!
Ты хорошо себя чувствуешь? Ты очень
бледный. И горячий, — забеспокоилась
Розалька и провела ладонью по моему
горячему лбу.
— Со
мной ничего. Мне просто было немного
дурно, стало подташнивать, и потому я
не причастился...
— Но
тебе уже лучше? На крестины идешь?
Охотнее
всего я пошел бы домой, упал в постель
и, несмотря на прекрасное, солнечное
утро, попробовал заснуть, но мама ответила
за меня:
— Конечно,
конечно, он пойдет! Это же его первый
крестник! И как бы это выглядело? Крестный
на крестинах не был.
* * *
У
молодых Карчинских еще не было собственного
дома, хотя сразу после свадьбы родители
Войтека принялись за его строительство.
Розалька упросила, чтобы дом поставили
как можно ближе к городу, не в Герлахове,
а на Халупках, у подножия Крукова, рядом
с тем местом, где еще до замужества она
пасла корову. Войтек ее поддержал, ему
хотел жить поближе к Рыночной площади,
а не так далеко, как сейчас. Однако пока
дом не построен и не готов к проживанию,
Розалька ни за какие сокровища не
согласилась бы жить со свекром и свекровью
под одной крышей. Она предпочитала
оставаться на Халупках, ютясь в одной
комнате с родителями. Крестины первенца
устроили там же, и в этом ничего странного
не было.
Хата
Ручинских была маленькой, но это вовсе
не мешало празднику. День, несмотря на
весеннее время, выдался исключительно
теплым и приятным. В саду за домом стояли
импровизированные столы, сделанные из
снятых дверей, поставленных на сколоченные
крест-накрест доски. Сюда же вынесли
табуретки и лавки. Розалька с матерью,
тещей и свекровью крутились вокруг
гостей, разнося тушеную говядину и
свиное сало, куски свиной колбасы,
квашеную капусту с тмином и литровые
бутылки с водкой. Были также черный
зерновой кофе с сахаром и чай с араком
для лучших гостей, но были и простые
дрожжевые лепешки, посыпанные сверху
крупной солью. И когда уже каждый из
гостей был получил свое угощение,
Розалька взяла сына из рук крестной
матери и подошла с ним ко мне.
—
Смотри, Стась, какой
замечательный у нас ребенок...
—
Да... Действительно...
— А
ты не возьмешь сына на руки?
Я
молчал.
— Ну?
Не бойся... Возьми, — Розалька бесцеремонно
протянула мне ребенка, и этот жест вызвал
живой интерес стоящих поблизости баб.
— Ну,
панич, бери дитё. Бери, да смотри, чтоб
не навернулся.
У
меня не было выхода. Я протянул руки,
взял Богумила и, приподняв левой рукой
его головку, прижал к груди. Я почувствовал,
как в душе разливаются нежность и тепло.
А в глазах у меня стали наворачиваться
слезы...
* * *
— Розалька,
а Розалька, ну, подойди ко мне, —
Войтек осторожно
взял жену под руку и хотел отвести в
сторону. Однако женщина отшатнулась от
него и с нескрываемой злостью, с глазами
полными презрения, посмотрела на мужа
и прошипела:
— Чего
тебе надо? Оставь меня в покое!
Гости
посмотрели на молодых, и Розалька, не
желая показывать людям свои отношения
с мужем, всё же пошла за Войтеком. Они
встали под невысокой вишней, в цветущих
ветвях которой громко жужжали пчелы.
Не было слышно, о чем говорили супруги,
было видно только, как яростно при этом
они жестикулируют. Наконец Розалька
отступила и, подобрав юбку, вернулась
к гостям.
Войтек
же остался стоять под вишней, откинувшись
на серо-коричневый ствол дерева, с
которого узкими полосками отслаивалась
кора, а из трещин сочилась янтарно-золотистая
липкая смола.
Водки
на столах было в избытке, никто ее не
жалел. Поэтому очень быстро начались
припевки, подходящие к данному случаю,
анекдоты, громкие разговоры, взаимные
колкости, тосты за здоровье и добрую
жизнь ребенка. Кое-кто пытался даже
танцевать, хотя музыки не было. Розалька
преследовала меня, ходила за мной по
пятам и никак не хотела отвязаться. Она
была любезной, насколько могла,
кокетничала, делала сладкое выражение
лица и масляные глазки. В конце концов
мне удалось сесть между мамой и каким-то
пожилым мужчиной, которого я не знал
даже в лицо. Только тогда я смог
освободиться от ее назойливых приставаний.
Я поискал глазами Войтека, направлявшегося
в тот самый момент к столу со снедью. Я
заметил, как он одной рукой захватил
два или три 3 куска колбасы, а другой —
еще не начатую бутылку водки. Позже он
незаметно оставил гостей и одиноко
пошел в сторону дома. Я уже знал, что
будет дальше... У меня защемило сердце
от какого-то чувства жалости к нему... И
тут же я услышал голос сидящего рядом
мужчины, который заметил то же, что и я:
Перевод с польского М.В. Ковальковой
ПОКУПКА:
Copyright © 2017 Andrzej Juliusz Sarwa
All rights reserved.