ШЕПОТЫ И ТЕНИ (10)

Анджей Юлиуш САРВА

Шепоты и тени (10)

Mysterium inquitatis - Тайна беззакония

За окном густел мрак. Капитан Гричихин сидел, небрежно развалившись на софе. Из-под не застегнутой домашней куртки винного цвета была видна сильная грудь, покрытая редким темно-русым волосом. Перед ним на столике стояли бутылка водки и наполненный ею на три четверти стакан, рядом лежал ломоть хлеба.

Капитан посматривал на меня с иронией и ничего не говорил. Наконец он поднял стакан и, опустошив его одним духом, немного скривился, взял пальцами хлеб и несколько раз его понюхал.

— Я знал, что ты вернешься, — произнес он. — И что, ты уже меня не боишься? Зачем ты пришел? У тебя какое-то дело? В чем дело?

— Андрей Федорович... — начал я несмело. — Андрей Федорович, я просто скажу, помогите мне, посоветуйте что-нибудь, потому что я не знаю, что делать. На вас одна надежда, что как-нибудь поможете мне в том несчастье, которое со мной приключилось.

Офицер снова наполнил водкой стакан до краев и подвинул его ребром ладони в мою сторону.

— Пей...

Я машинально поднял стакан и, цедя через зубы с непривычки, выпил, ужасно при этом скривившись. Потом я схватил кусочек хлеба и хотел его съесть, но капитан решительно сдержал мою руку, направив хлеб в сторону моего носа.

— Не так, понюхай.

Я сделал, как он сказал, понюхал хлеб один раз, а потом еще. Через пару минут я почувствовал облегчение, и блаженное тепло разлилось по моему телу. Я пододвинул к капитану стакан и попросил налить мне еще, но он отрицательно покачал головой:

— Нет-нет. Может, потом, но не сейчас. Ты напьешься. А ты, кажется, не ради этого ко мне пришел. Ну так в чем дело? — спросил он меня снова.

— Андрей Федорович, у меня проблема. Розалька, та девушка, о который когда-то мы говорили... Вы помните?...

Он кивнул головой, подтверждая, что помнит, а потом, не позволяя мне закончить начатое предложение, со снисходительной усмешкой на губах произнес:

— Ну, давай угадаю. Она беременная? Да?

— Откуда вы знаете? — спросил я пораженный.

— Эх мальчик... Ты что, меня за дурака держишь? — он рассмеялся. — Ты ведь не для того по кустам с ней лазил, чтобы в шахматы поиграть? У вас там другие игры были. А теперь у нее брюхо растет? Да? — он начал громко смеяться.

Мне стало как-то глупо и неприятно сразу.

— Ну ладно, ладно... — капитан потрепал меня по плечу. — Ты женишься на ней? Нет. Наверняка нет, — он сам ответил за меня. — И как долго она беременна?

— Говорит, что примерно четыре недели.

— Гм... Ну тогда еще можно что-то сделать. К бабке-шептухе или к акушерке с ней пойдешь. Пару рублей отстегнешь, и бабка-шептуха в два счета справится. Вычистит ей всё внутри, и проблема будет решена. У девахи немножко поболит, брюхо — недолго, душа — чуть дольше, но потом она всё забудет.

— Вы советуете мне избавиться от ребенка?

— Эх. Ничего я тебе не советую. Ты сделаешь так, как хочешь, но у тебя есть другой выход. Женись. Твоя мать наверняка вас благословит, — он рассмеялся. — А тетя... О! Эта — особенно! Ни копейки у нее не получишь, когда она долго жить прикажет.

Я опустил голову и долго сидел молча. Наконец я взглянул на капитана и сказал ему:

— Вы правы. Нет другого выхода.

— Тогда слушай, мальчик. Я вам помогу. Я знаю одну такую старушку-шептуху. Придешь с этой своей... как ее там... Розалькой, и я отведу вас к ней.

— Хорошо, — буркнул я. — Завтра?

— Хорошо, завтра в то же самое время, что и сегодня. Ну а сейчас выпьем...

* * *

Розалька вошла, ступая вслед за мной, в гостиную Гричихина и несмело присела на самом краешке стула, куда капитан ей указал. Она смотрела на него немного испуганными глазами, пристыженная, сжавшаяся в комок, как загнанный зверек. Она не знала, что ее может ожидать. Капитан же самым нахальным образом сверлил ее глазами из-под прищуренных век, сладострастно улыбался и даже дважды облизнулся. Из изящного хрустального графина он налил рюмку коньяка и подал девушке. а она машинально выпила.

— Ой, не так надо коньяк пить, девушка, — улыбнулся он добродушно. — Я тебя научу. Ну, смотри и делай, как я.

Капитан наполнил коньяком ее рюмку и налил себе вторую. Затем он спрятал рюмку в ладони, чтобы теплом руки согреть напиток. Через пару минут он поднес коньяк к ноздрям и со сладострастием стал вдыхать испускаемый им аромат. Розалька наблюдала за ним и делала то же самое. Она выпила коньяк вслед за капитаном, а потом он налил ей еще одну порцию, а потом еще одну... В итоге девушка, расслабленная и свободная, уже без страха смотрела на меня и на русского, ожидая, что мы решим.

— Слушай, Розалька, знаешь, зачем ты сюда пришла?

— Знаю, вельможный пан. Вы хотите помочь мне в моем несчестье. Только я понятия не имею, как.

— Пойдешь с нами к старухе. К той, что вычистит тебе всё внутри.

Услышав эти слова, Розалька посмотрела на капитана испуганными глазами.

— Что вы такое говорите, вельможный пан. Это же смертный грех.

— Ух ты! Какой же это грех? Никакой не грех. Сходишь на исповедь, и ксендз тебе все грехи отпустит, и проблема будет решена. Грехом было бы такого ребенка, ублюдка родить. Это же какая для него жизнь уготована, какая судьба!

Говоря эти слова, Гричихин склонился над Розалькой, положил ей руки на бедра и посмотрел ей прямо в глаза. Она попыталась отвести взгляд, но он схватил ее за подбородок и настоял на том, чтобы она смотрела на его двигающиеся губы. Она в конце концов смирилась и сидела неподвижно и отрешенно.

— Ну подумай сама, что скажет отец, что мать. Люди пальцами на тебя будут показывать, камни в тебя бросать и плевать. И на работу никто не возьмет. А ребенок? Какую судьбу ты ему готовишь? Он для всех будет как прокаженный. Так что, ты согласна?

Розалька молчала. Тогда он со всей силы оттолкнул ее от себя.

— Вон, девка, вон, шлюха! Не хочешь помощи — так иди вешайся, в Вислу прыгай! Вон!

Розалька, словно ее ударили кулаком между глаз, упала перед капитаном на колени и простонала.

— Нет, вельможный пан. Пусть так... Делайте со мной, что хотите... что хотите...

— Ну, я ничего даром не даю, — буркнул он. — Я за свою помощь жду платы. А ты что думала, дурная девка?

— Но у меня нет денег, — прошептала Розалька, опустив руки и умоляюще глядя на капитана. — Вельможный пан, пожалуйста...

— Сколько хотите, Андрей Федорович? Я заплачу, — я схватил русского за плечо.

— Эх! Нет у тебя того, чтоб со мной расплатиться. Зато есть у нее. Не в рублях дело. Ты давай, проваливай сейчас и возвращайся через час. Я тем временем возьму то, что мне полагается.

Капитан отстранил меня, одновременно подталкивая Розальку к софе.

— Ну, мальчик, быстро, быстро! Беги отсюда! Разве что ты тоже хочешь присоединиться, — он неприятно захохотал, а Розалька умоляюще протянула ко мне руки и сквозь слезы воскликнула:

— Спаси! Стась, спаси меня! Спаси!

Кровь ударила мне голову, руки сжались в кулаки. Но в этот самый момент в голове пробежала мысль, что без Гричихина я сам не справлюсь с этой проблемой, и что тогда делать? Я жизнь себе испорчу. Я же молод, и у меня еще всё впереди. Я медленно развернулся и направился к двери, ведущей в прихожую. Краем глаза я еще увидел, как офицер скинул куртку и рубашку. Я видел его мощный обнаженный загривок, сильные плечи и твердые мышцы на спине. Он повалил Розальку на софу, где она лежала всхлипывая, а затем начал расстегивать брюки...

Я зажмурил глаза и, ускорив шаг, вышел из гостиной, но до моих ушей долетал еще сильный голос капитана. Прекрасным баритоном, как бы желая еще больше задеть свою жертву, он начал пронзительно-печальную, берущую за душу русскую песню:

У церкви стояла карета,

Там пышная свадьба была.

Все гости нарядно одеты.

Невеста всех краше была.

Я изо всех сил хлопнул дверью, но меня всё преследовали пение капитана и переходящий почти в вой стон Розальки, полный боли и отчаяния, как у раненого животного.

— Стась! Стась!

Я втянул голову в плечи и выбежал из прихожей на улицу. Где-то вдали замаячила человеческая фигура. Я свернул за угол ближайшего дома, чтобы скрыться в темноте.

* * *

Ночь стояла глухая и темная, хоть глаз выколи. Ни месяца, ни звездочки на небе. Мы шли почти на ощупь, скорее чувствуя дорогу, нежели ее видя. Мы направлялись к Халупкам. Капитан шел впереди, за ним Розалька, позади я. Мы молчали, потому что не о чем было говорить. Только что случилось нечто страшное — то, что раз и навсегда должно было изменить наши жизни, и мою, и девушки. Я старался отделаться от этой мысли, постоянно возникающей у меня голове. Ведь я был еще молод, жизни не пробовал. Почему мне нужно было расплачиваться за пару беззаботных минут? Ну почему? А Розалька... Ведь она знала, что делает! И что мне до этого? Пусть будет довольна, что я ее одну не оставляю, что я достал эти несколько рублей, чтобы она от стыда не мучилась весь остаток жизни...

Мы свернули на боковую дорожку, в горлышко небольшого ущелья, где ночная тьма стала еще гуще, а от глиняных стен шел пробирающий до костей холод. И вот перед нами выросла черная приземистая изба.

Гричихин нащупал дверь и несколько раз постучал в нее кончиками пальцев. Некоторое время ничего не происходило, но затем до наших ушей долетел шлепающий звук шагов и скрипучий женский голос:

— А кто там?

— Это я, капитан. Мы договаривались, — вполголоса ответил русский.

Дверь отворилась, и в дверном проеме появилась старушечья рука, держащая свечу.

— А, это вы. Заходите в избу, заходите.

Старуха сделала шаг в сторону и впустила нас внутрь. Это была старая Майцина. Не скрывая удивления, она смотрела на меня прищуренными слезящимися глазками. Мы стояли молча друг напротив друга, а она будто бы и не замечала ни капитана, ни Розальки.

— А, это ты. Ну вот и время твое пришло. Я чувствую это. Знаю.

Жестом она пригласила меня пройти. Я знал это помещение. Я уже здесь когда-то был. Небольшая низкая комната, балочный потолок, большая кровать, аккуратно застланная постель, несмотря на середину ночи. В центре — старый, поеденный временем и жуками-короедами сосновый стол, а на нем наполовину выгоревшая жировая свеча в дешевом жестяном светильнике. Лавка и рядом две табуретки — как будто déjà vu, déjà visité¹...

По спине пробежала дрожь. В темном углу затаилась что-то злое. Я весь сжался. Красные горящие глаза смотрели на меня из темноты. Я вздрогнул... а может быть, это только показалось? Капитан бесцеремонно отодвинул меня в сторону.

— Вы знаете, что нужно делать? — обратился он к Майцине, подталкивая Розальку в ее сторону.

Без слов она кивнула головой.

Потом он посмотрел на меня и сказал:

— Дай ей пять рублей. Она на столько согласилась.

Старая Майцина посмотрела на меня удивленно.

— А чегой-то ты должен платить, Стась?

— Потому что это он ей брюхо накачал, — ответил за меня Гричихин и снова подтолкнул Розальку в сторону старухи.

Розалька, безвольная, как кукла, стояла перед Майциной с лишенными мысли, пустыми глазами. Майцина же смотрела то на меня, то на Розальку, пораженная и непонимающая, а потом произнесла спокойно, доходчиво, цедя слова:

— Нет уж, Стась, твоего ребятенка я морить не стану. Думала я, что это евоное дитя, — она посмотрела на капитана, — а коль твое оно... Твой ребятенок жить должен. Твоя кровь. Теперь я знаю, теперь я всё уж знаю. Неспроста ты сюда пришел. Хорошо, что сюда, а не куда-нить еще, не к другой бабке... Иди, девонька, — она взяла Розальку за руку, подвела к столу и посадила на лавку.

Розалька по-прежнему смотрела на нее тупым взглядом. А на меня снова из темного угла уставились чьи-то горящие глаза. Майцина склонилась над девушкой.

— Розалька, — сказала она громким шепотом, — Розалька, я тебя от рождения знаю, я тебя принимала, я тебе ничего плохого не сделаю. Слушай, вот что я тебе скажу...

Старуха потянулась к стоящему рядом шкафу, вынула из него литровую бутылку сивухи и четыре глиняных чашечки, налила самогона в каждую и кивнула нам, чтобы мы угощались. Сама же, взяв одну чашку в руки, вторую силой сунула в руки Розальки. Мы выпили, Майцина выдохнула, вытерла себе рот рукавом и продолжала:

— Слушай, Розалька. Ты ребятенка этого должна родить. Но жизнь свою тож губить не стоит. Любовь любовью, а жизнь жизнью. Стась не может тебя в жены взять, для него другая участь записана. Ни ты не его суженая, и никто другой... Ты слышишь, что я говорю? У него жены не будет, потому как ему другая судьба назначена.

Розалька, слушая эти слова, будто бы оживилась.

— Правду говорите? А откуда знаете?

— Правду говорю. А откуда знаю — оттуда знаю. Тебе того не понять. И коль даже любовь у него будет с одной, другой, десятой. в сердце у него только ты будешь, Розалька. Только ты была ему назначена. Только ты. Только тебя он любил, — она замолчала на минуту, а потом продолжила: — Но ты, Розалька, должна замуж пойти за мужика. Должна, потому что ребятёнка этого надо родить. Его, Стасиной, крови и твоей. И по-иному быть не может. У него должен быть отец. У него должен быть дом, в котором любить его будут. И тогда хорошая судьба у него будет.

— Что вы такое говорите, Майцина. Что вы говорите? Какая судьба? Какой дом? Какая любовь? У меня уж была любовь, но болью обернулась. Отчаянной, ужасной и страшной болью.

Розалька закрыла лицо руками и зашлась в рыданиях. Майцина прижала ее к груди и высохшей рукой погладила по голове, потом она встала, подошла к простому сосновому шкафу в углу избы, вынула из него глиняную мисочку, в которой лежал пучок сухих палочек и пара древесных угольков. Она зажгла хворост от свечи, раздула угольки и, вынув из свертка какие-то сухие зелья, кинула их на угли, после чего, бормоча что-то себе под нос, начала окуривать Розальку. Через пару минут девушка будто бы впала в летаргию. Тогда старуха переложила жар из миски в печь и принялась его раздувать до тех пор, пока не появился огонь. Тогда она подкинула в печь горсть смоляных, насыщенных скипидаром щепок, а затем и несколько поленьев. Когда же вверх поднялось яркое пламя, она отложила кочергу и поставила на огонь горшочек, наполненный до краев водой. Едва вода закипела, она бросила в горшок горсть засушенных листьев и цветов, какие-то скрученные веточки и несколько можжевеловых ягод. Избу наполнил тяжелый, дурманящий, наркотический запах.

Майцина процедила отвар через тряпочку, наполнила им до краев жестяную кружку-получетвертушку и остудила. После этого она принялась поить этим отваром Розальку. Девушка пила послушно, а старуха, глядя ей прямо в глаза, спросила:

— А скажи, девонька, крутится ли вокруг тебя кавалер какой — тот, что любит тебя? Только правду говори.

— Крутится, но я его не хочу.

— А что, паскудный он какой? Аль урод? Аль бедный?

— Нет, мужик ладный, пригожий, дельный и веселый. Но не чувствую я ничего к нему.

— А что, хотел бы он тебя? Хотел бы на тебе жениться?

— Да. Уж не раз мне об этом говорил. Но я его на смех подняла. Потому как ничего к нему не чувствую. Он мне совсем безразличен.

— А тебе и не надо ничего чувствовать. Тебе надо найти отца для ребятенка, которого ты родишь. Слышишь? Как день настанет, оденешься нарядно, как в церковь, и пойдешь к нему. И как снова он попросит у тебя руки, согласишься. Слышишь?

— Слышу.

— Я тебе говорю, ты согласишься. Слышишь? А потом соблазнишь его. А через неделю скажешь ему, что забеременела. Слышишь? А теперь я тебе говорю, чтоб забыла ты обо всем, что произошло с тобой сегодня. Всё. Ничего ты не будешь помнить. Ничегошеньки. Ни что делала, ни где была, ни с кем разговаривала. Сегодняшнего дня нету и не было. Я стираю его. Я его стираю навсегда. А сейчас встань и иди к себе в хату. Слышишь?

— Слышу...

Майцина щелкнула пальцами и ударила в ладони. Розалька будто бы очнулась, но глаза у нее были пустые и невидящие. Она встала и пошла, как марионетка, движимая какой-то внешней силой. Она ушла в сени, отворила входную дверь и исчезла в темноте ночи. Гричихин сидел неподвижно и молча наблюдал весь этот спектакль. Наконец он прошептал:

— Ну, старуха, — он покачал головой и добавил: — Шептуха, ведьма.

— Когда девушка вышла, он провел рукой по лицу, будто бы снимая прилипшую паутину, а затем полез в карман за бумажником, вынул из него пятирублевую банкноту и протянул ее Майцине.

— Не хочу. Я не за деньги это делала, — старуха пожала плечами.

— Знаю, но я не за это вам плачу. А за водку. Дайте-ка мне эту бутыль, из которой вы меня поили.

— Пять рублей? Это много.

— Эх, да будет вам, — он кинул банкноту на стол. — Давайте остатки водки и что-нибудь на закуску. Была печаль, а теперь радость.

Он налил себе и мне, мы выпили, закусили копченой солониной. Он хотел мне еще налить, но для меня этого было слишком много. У меня в голове всё кружилось в каком-то бешеном темпе, и мне казалось, что я сейчас куда-то улечу.

Капитан взглянул на меня и, грязно выругавшись, взял меня под мышки и практически выволок из избы. Там он облокотил меня о покосившийся забор, сбитый из ивовых кольев. Холодный и резкий ночной воздух отрезвил меня, но только на минуту. Следом я почувствовал, как желудок поднимается к горлу. Рот наполнился слюной, а с ней и горько-кислым содержимым желудка. Я схватился руками за забор и, согнувшись, опустил голову. Меня рвало так, что казалось, будто сам желудок вывернется сейчас наизнанку. Я рыгнул раз, потом еще, после чего помчался в сторону города. Что было дальше, я не знаю. Я погрузился в какой-то мрак беспамятства. В эту ночь в первый раз в жизни я напился до бессознательного состояния.

* * *

Я проснулся от невыносимой головной боли, сжимавшей череп, как колючий обруч. Рот и горло, высохшие как старый пергамент, горели живым огнем. Я пробовал подняться, чтобы поискать воды, но со стоном упал назад на подушку. Я лежал в собственной кровати. Вдруг открылась дверь, и на пороге появилась мама вместе с тетей. Мама без слов подала мне большой стакан холодного лимонада, который я с благодарностью принял и выпил одним духом, а потом сделала мне холодный компресс на голову. Тетя же произнесла такую речь:

— Послушай, юноша. Я надеюсь, что никто тебя не видел. Такой стыд! Такой стыд! Что с тобой происходит? Я уже давно наблюдаю, как ты меняешься в худшую сторону, но чтоб до такой степени... Я не предполагала, что ты напьешься, как сапожник. И с кем? С русским офицером, с врагом! Стыда у тебя нет и уважения к самому себе. Они отца у тебя убили, имущество конфисковали. А ты с ними хлещешь водку! До такой степени вы сошлись! Он же тебя в стельку пьяного едва приволок сюда под дверь!

— Ой, тетя, -мама встала на мою защиту. — Ты же когда-то сама его пригласила к нам на сеанс, который тут организовала. Стась, по-видимому, думал, что ничего в этом предосудительного нет.

Тетя опешила. Она буркнула что-то под нос, махнула рукой и вышла из комнаты, а мама поставила у моего изголовья полный кувшин воды с лимонным соком и стакан.

— Никогда так больше не делай, сынок. Никогда больше. Обещай мне, что не будешь напиваться, тем более с русскими. Тетя права. Проявляй уважение к покойнику отцу и к самому себе. Что люди скажут? За кого тебя примут? За предателя? А если на нас навесят этот ярлык предателей, то люди перестанут покупать в нашей лавке. На что мы будем жить?

Я молчал, нетерпеливо дожидаясь, когда мама уйдет, потому что каждое ее слово доставляло мне несказанные мучения. В мыслях я признавал ее правоту, но, когда я слышал эти слезные жалобы, у меня сильнее болела голова и росло чувство стыда перед самим собой. А стыд намного хуже, чем физические страдания.

Наконец мама вышла, закрыв за собой дверь. Я же провалялся в постели до самого вечера. И только когда началось смеркаться, я почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы встать с постели — этого ложа боли и стыда. Я оделся и пошел просить прощения у матери и тети. Мама прижала меня к груди, шепча, что мне верит, но в последний раз. Тетя же встретила меня холодно, но в итоге дала себя задобрить и в знак примирения позволила поцеловать себе руку.

* * *

Я робко поскребся в дверь квартиры Гричихина. Долго ждать не пришлось, капитан мне открыл. Жестом он пригласил меня к себе и усадил в кресле.

— Андрей Федорович, я пришел вас поблагодарить за всё. И попросить прощения. За беспокойство.

Он посмотрел на меня снисходительно и произнес:

— У тебя слабая голова, парень. Вижу, что не ты не привык к водке. Ничего. Понемногу втянешься.

Я стал решительно протестовать:

— О нет! Точно нет! В первый и в последний раз в жизни. То, что было вчера, уже не повторится.

— Может быть, — офицер улыбнулся себе под нос. — Лучше, чтобы не повторилось. Ты облевал мне ботинки.

Мне стало как-то совсем глупо, и я начал извиняться.

— Ну ничего, ничего. Самое главное, что эта заноза, что застряла у тебя в душе, уже не будет тебя беспокоить. Проблема решена. Но эта ведьма была великолепна! Просто великолепна! Я даже не предполагал. Она, кажется, с самим чертом знается.

— Так о ней и говорят, — подтвердил я.

— Но она и тебя знает, и что-то знает о тебе. У нее явно есть какой-то план в отношении тебя. Ты ее берегись, говорю тебе. Берегись, потому что, на мой взгляд, это очень опасная баба!

Гричихин потянулся к бутылке водки.

— Выпей рюмочку для желудка.

Но мне при одной мысли об алкоголе стало дурно. Я внезапно почувствовал во рту сильное слюноотделение, а внутренности стали подниматься горлу.

— Андрей Федорович, никогда в жизни! Ни капли в рот не возьму!

— Ну, как хочешь. Слушай, Стась. Я тебе помог, помоги теперь ты мне.

— И как же?

— Ты помнишь наш давешний разговор, тот самый, тайный?

Я подтвердил кивком головы.

— Ольга, моя Ольга приезжает, — его лицо просветлело, и глаза как бы засияли.

— Ах, вот как... И когда?

— Через два-три месяца.

Перевод с польского М.В. Ковальковой

_____________________________________

1Ранее виденное, ранее встреченное (фр.).

ПОКУПКА:

Tрадиционная книга - Россия
Tрадиционная книга - Amazon

Электронная книга - Польша

Copyright © 2017 Andrzej Juliusz Sarwa

All rights reserved.