ШЕПОТЫ И ТЕНИ (25)

Анджей Юлиуш САРВА

Шепоты и тени (25)

Под стук колес железных

Колёса поезда, приближавшегося к Ченстохове, ритмично стучали на стыках рельсов. Машинист дал протяжный сигнал свистком локомотива, а тот, чадя и сопя немилосердно, начал убавлять ход, подъезжая к железнодорожной станции.

Молодой, худой, высокий юноша с едва пробивающимися усиками, в студенческом мундире, потянув решительным движением узкую полотняную ленту, открыл окно и высунулся наружу. На пустом перроне, кроме «поездного» — дежурного по движению в красной шапке, видно было только одного человека. Это была молоденькая девушка, которая, когда поезд остановился, направилась прямо в сторону его вагона. Желая выглядеть вежливым и благовоспитанным, он подбежал к двери, открыл ее и подал руку входящей. Девушка слегка покраснела, но помощь приняла и элегантно поднялась по ступенькам. Она поправила платье и модную шляпку, слегка накренившуюся во время посадки, и коротко произнесла:

— Спасибо.

— Пожалуйста, проходите сюда, мое купе полностью свободно!

Девушка поблагодарила кивком головы и, воспользовавшись приглашением, заняла указанное место, точно напротив студента.

— Вы русская? Полька?

— И да, и нет ...

— Что это значит?

Она таинственно улыбнулась:

— Для меня родина — это весь мир...

Студент украдкой на нее посмотрел и опустил взгляд. Он надеялся, что она добавит что-то еще, но вошедшая сказала только:

— Простите, я очень устала, и у меня нет желания вести длинные разговоры. Можно, я сначала немного отдохну... — она улыбнулась обворожительно и обещающе, после чего откинула голову назад и закрыла веки. Юноша теперь мог без смущения смотреть на нее. Она была одета в необычайно дорогое и элегантное платье цвета бледного вереска, состоящее из двойной, поддерживаемой турнюром юбки — нижней, украшенной по бокам и спереди темно-фиолетовыми, почти черными нашивками, а снизу обрамленной плиссировкой из того же самого материала, что и остальная часть ее костюма, и верхней — с закладками спереди и драпировкой по бокам. Дополнительно с левой стороны, немного ниже бедра сверху была нашита декоративная кокарда довольно внушительных размеров. Лиф был узким, застегивался на пуговки и держался на китовом усе. Лиф поддерживал пышную грудь, а вставка в юбке подчеркивала невероятно тонкую талию. Костюм дополняли модная шляпка с пером какой-то экзотической птицы, шелковая мантилья сливового цвета, а также шевровые¹ ботиночки и перчатки того же сливового цвета.

Юноша онемел от восхищения. Сидящая напротив него незнакомка была просто прелестна. Изящная брюнетка с благородными чертами лица, несущего отпечаток некого врожденного ума. У нее была бархатная кожа, немного смуглая, но не слишком темная. Прежде чем она прикрыла веки, он успел заметить ее бездонные, как горные озера, зеленые глаза. Ее коралловые губы были полными и страстными, будто созданными для поцелуев. Волосы, сколотые высоко, так что можно было видеть прекрасную, изящную, тонкую, изогнутую лебединую шею, были черны, как воронье крыло, но отливали немного рыжеватым блеском. Нос у нее был прямой, с красивым профилем и чувственно раздутыми ноздрями. Однако было в ней и что-то тревожное, что-то, чего невозможно было определить... От нее исходил какой-то неизвестный запах — чувственный, тяжелый, сладковатый... экзотический... волнующий...

Поезд на стыках рельсов выстукивал равномерный ритм, вагон качался из стороны в сторону, минуты текли лениво. За окном небо заволокло тяжелыми тучами оловянного цвета, на стекла осели тяжелые капли дождя, отливавшие металлом, будто капли ртути. Несмотря на стремительное движение поезда, они не стекали быстрыми миниатюрными ручейками по крутым руслам, а скатывались медленно, лениво и тяжело.

Незнакомка пробудилось от своей дремы. Она приоткрыла веки и посмотрела на сидящего напротив нее студента.

— И что? Вы насмотрелись на меня вволю?

Юноша покраснел по самые уши и начал неловко и нескладно отрицать. Чтобы спасти его от смущения, девушка спросила:

— И как вас зовут, молодой человек?

Она наклонилась к сидящему, одновременно взяв его руки в свои ладони.

— Адам, Адам Персон.

— А я Роксана Былица. Мои друзья называют меня Ана.

— Редкое имя, но красивое, таинственное.

— Да-а-а ... — сказала она протяжно. — А куда вы направляетесь? Ах! Я глупая. Вы студент, а значит, никуда, кроме Варшавы, ехать не можете, — она игриво улыбнулась. — И откуда вы, кавалер?

— Из Мехова. Оттуда, где находится тот самый знаменитый Гроб Господний и горсть земли, привезенная из Иерусалима, — в голосе молодого человека звучала истинная гордость за свой городок.

— Я знаю, я была там несколько лет тому назад ... — и она на мгновение задумалась.

— А вы, барышня, откуда едете? И куда?

— Из Сандомира в Варшаву.

— Из Сандомира? Через Ченстохову?

— И там, и там у меня были дела. В одном месте я хотела кое-кого заполучить, в другом — кое-кому бросить вызов... Неважно...

— Вы любите путешествовать?

— Очень! Погодите, это было в прошлом году или годом раньше? — она на мгновение задумалась. — Да, в 1884 году, в октябре, тринадцатого числа, точно, я была в Риме.

— С родителями? С опекунами?

— Одна.

— Одна? Такая молодая и одна? — студент был удивлен сверх всякой меры. — А кто вам позволил?

— О! Я не столь молода, как выгляжу, и я делаю то, что хочу, ни у кого мнения не спрашивая... А что, ты читаешь, Адась? Я же могу так к тебе обращаться?

— Конечно, Ана... А... да книгу одну... Она не для девушек, конечно... ничего интересного для тебя ...

— Я люблю книги, даже сложные и не очень интересные для других девушек, — она лукаво улыбнулась и потянулась к томику, торчащему уголком из кармана пальто Адама.

Юноша неохотно, но исполнил ее просьбу.

Она взяла книгу двумя пальцами, положила ее себе на колени и заглянул внутрь:

— Ах! Das Kapital. Kritik der Ökonomie politischen², г-н Маркс. Я знаю эту работу, здорово!

Молодой человек открыл рот от изумления:

— Ты ... ты ... ты читала «Капитал» Маркса?

— Ой, а что это так странно? — она снова улыбнулась.

— Невероятно, невероятно! Ты замечательная девушка, — Адам посмотрел на Ану с величайшим восхищением.

— А я и не отрицаю этого. И всё ж я знаю, что есть и другие, лучшие произведения этого... этого... человека. Правда, он уже умер, но... он успел сделать много важных вещей для будущего.

Она остановилась на мгновение, а потом спросила:

— Вы же знаете это... эти его строфы?

Она откинула голову назад, закрыла глаза и дрожащим от волнения голосом начала читать:

Если некий бог, забывший жалость,

Угнетает так, что бед не снесть,

От его миров мне не досталось

Ничего! Одно осталось — месть!

Гордо самому себе отмщу я,

Существу, что правит в вышине,

Даже силу в слабость превращу я,

Платы за добро не будет мне.

Грозный замок я себе построил,

Он взметнется в холод, к облакам,

Ужас будет крепостной стеною,

Боль и мука будут править там.

Если вверх нечаянно кто глянет,

Пусть назад отпрянет, устрашен,

Пусть внимать лишь зову смерти станет,

И могилу счастью роет он.³

— А эти стихи:

Кто посмотрит здравым взором —

Отвернется, смертельно побледнев и онемев,

Охваченный слепой и холодной смертью.

Всё сильнее и смелее я играю танец смерти,

Она вновь остановилась, чтобы через мгновенье буквально взорваться, извергая поэтические строки:

Ибо он отбивает время и дает знамения.

Всё смелее и смелее я играю танец смерти.

И они тоже: Оуланем, Оуланем!

Это имя звучит, как смерть.

Звучит, пока не замрет в жалких корчах.

Стой! Теперь я понял.

Оно поднимается из моей души

Ясное, как воздух, прочное, как мои кости...

И всё же тебя, олицетворенное человечество,

Силою моих могучих рук.

Я могу схватить и раздавить

с яростной силой.

В то время как бездна сияет предо мной и тобой в темноте,

Ты провалишься в нее, и я последую за тобой,

Смеясь и шепча на ухо:

«Спускайся со мною, мой друг!»...⁴

Юноша молчал и слушал, и когда она закончила, только спустя некоторое время осмелился заговорить:

— Я не знал этих стихов, но они выражают то же самое, что и я иногда чувствую, Маркс... гений...

— О! Не преувеличивай — сказала Ана. — Он был, самое большее, орудием гения... И даже не так... Он был своего рода инструкцией для лесорубов, что еще придут... Для лесорубов...

Адам смотрел в лицо Аны, как в лицо некого пророка.

— Вы говорите о... мировой революции?

— Да, о революции... Как раз приходит время... Приближается двадцатый век... Мы войдем в него с «дымом пожарищ, с пылью крови братской»... Я не могу постоянно во имя неких фантазий жить в чужой тени, я не могу во имя суеверий бесконечно гнуть свою шею... наконец мое время пришло! Мое... Но для того чтобы это произошло, нужно устроить перековку человеческой души!

— Как? — робко спросил студент.

— Как? А просто! Уничтожь фундамент, и рухнет здание! Сначала нужно убедить интеллектуалов, которые сами себя считают элитой, но не могут вынести, что на самом деле они никакой элитой не являются, а просто приобрели немного утонченности, прочли несколько странных книг, написанных другими людьми, а то, что из них недостаточно хорошо запомнили, признали собственными мыслями... так вот... этих интеллектуалов следует убедить, что нет никакого Абсолюта, никакой универсальной истины, что все религиозные догмы — это только суеверие, что Бога нет... нет. Те, кто верит в Него, не могут быть свободными, потому что они сами себя ограничивают. И они должны поверить, что правда — лишь то, что человек сам собственным разумом может открыть и истиной признать... и тогда они решатся на всё... они поразят в фундамент, на котором до сей поры зождился общественный порядок, и разрушат его.

— А истина, явленная в... Откровении? — прошептал Адам, дрожа от возбуждения. Эти богохульные речи и вправду были для него сродни половому возбуждению и точно так же доставляли ему удовольствие.

— Откровение? Ты читаешь Маркса и говоришь о каком-то... Откровении? — вспыхнула Ана. — Человечество должно уверовать, что нет ничего такого, что нет никакой явленной в Откровении истины. А поскольку ее нет, то и любая религия является лишь «опиумом для народа» и должна быть уничтожена. Нужно перепахать вековую традицию, взорвать трон, низложить аристократию... Однако самая опасная для нас — церковь, и с ней будет сложнее всего. Но... я справлюсь... Он, этот первый центр силы, принял вызов, поднял перчатку... Он дал мне сто лет... Это много... Сто лет, и... эту церковь... я уничтожу.

— А сатана? Страх перед ним — это страж порядка, морали, — прошептал Адам.

— Поэтому люди должны признать, что не существует так называемого персонифицированного зла. Зло ведь — это только... отсутствие добра. А что такое, молодой человек, добро? — спросила она, вглядываясь в его глаза.

— Добро... Добро — это то, что мне служит, что дает мне свободу, а свобода — это возможность делать всё, что я только пожелаю, это освобождение от всяческих правил, это я сам, вознесенный надо всем...

— Вот именно... Я вижу, что ты очень понятливый.

— Но Ана, дорогая Ана... Товарищ Ана, интеллигенция — это слишком мало, это почти ничего. Она способна только резонировать, временами незаметно воткнуть кому-то ночь нож в спину во имя своих идеалов, бомбу кинуть под карету царя... А так по правде... Она ничто. Она не разнесет этот фундамент, традиции, трон и алтарь... Смотри, во Франции не удалось.

— А ты не прав! Удалось, даже слишком! Они сказали другим, что им всё можно. Они подорвали авторитеты. Это была искра, которую они бросили. А ведь есть массы, массы безграмотных дураков, примитивных, простых, признающих один идеал в жизни — ничего не делать, нажираться, напиваться и совокупляться, сколько угодно, но лучше так, чтоб детей потом не было. У них нет иного девиза, кроме «всякие грабли к себе загребают». Спусти их с поводка, скажи им, но только так, чтоб они поверили, что с новым учением они смогут грабить в волю, убивать, насиловать, разрушать и что им за это ничего не будет, и увидишь, что до чего они дойдут!

— Ты говоришь о крестьянстве, о рабочих?

— Нет. У этих есть какие-то принципы, традиции. Я говорю о человеческом гное: убийцах, ворах, сутенерах, шлюхах, изгоях общества...

— Но ведь их мало!

— Мало? Достаточно с ними начать, а когда они почувствуют кровь, их уже никто не остановит, не вернет, и они сметут, уничтожат на своем пути всё... Даже самих себя. Достаточно, что они поверят, что по праву своего происхождения это они и есть элита... А остальные пойдут за ними. Одни из страха, другие из моды, третьи ради карьеры. Пойдут до недавнего времени набожные крестьяне, рабочие, интеллигенция, духовенство, дворянство, — все те, которых не успеют вырезать... И они побегут наперегонки, опережая друг друга, чтобы узнать, кто из них больший гной. А когда они получат полную власть и захотят укрепить ее, мы развратим детей, молодежь. И так построим новый великолепный мир.

— Ана... Товарищ Ана...

— Что, Адам?

— Я хотел бы... Но смею просить...

— Смелее!

— Я полюбил вас, за то короткое время, который провел с вами здесь, в поезде, и не представляю себе, что мы расстанемся... Я так бы хотел, чтобы вы остались не только моим товарищем по борьбе, но и подругой... жизни.

— Какой же ты, юноша, экзальтированный, — она иронически усмехнулась. — Но знаешь? Я, наверное, могла бы остаться с тобой. Не знаю, навсегда ли, но наверняка на какое-то время. Но это уже будет зависеть только от тебя.

Адам посмотрел на Ану вопросительным взглядом. Она снова улыбнулась и шепнула ему на ухо:

— Если ты только очень хорошо попросишь...

Он упал перед ней на колени и руки сложил, как в молитве:

— Пожалуйста!

И поцелуями осыпал ее руки.

* * *

За окном стояла глухая ночь. Адам и Роксана сидели, прижавшись друг другу, а она шептала что-то тихо, скорее, наверное, себе, нежели ему:

— Я научу тебя делать бомбы, со мной ты избавишься от страха. Мы вместе перережем несколько глоток. Ты забудешь, что такое угрызения совести... Забудешь даже, что такое совесть...

Юноша не понимал слов, которые она говорила, его убаюкивал и успокаивал тембр ее голоса. Он погружался в какую-то мягкую, влажную бездну. Время от времени он смотрел на Ану и улыбался ей.

— Роксана... Прекрасное, таинственное имя... А что оно, собственно, значит? — спросил он.

— Утренняя звезда... Потому что я несу свет...

Перевод с польского М.В. Ковальковой

___________________________

1Из очень тонкой козлиной кожи. Прим. автора.
2«Капитал. Критика политической экономии» (нем.).
3Карл Маркс. «Молитва отчаявшегося». Пер. Марианны Давиша.
4Карл Маркс. «Оуланем». Пер. Марианны Давиша.

ПОКУПКА:

Tрадиционная книга - Россия

Tрадиционная книга - Amazon

Электронная книга - Польша

Copyright © 2017 Andrzej Juliusz Sarwa

All rights reserved.